Лента Peantr'а

Сергей Плотов
обновил статус.
31 марта 2017 г. ·
НА ПОГОДУ...
***
Мела, мела по всей земле
Метель в азарте…
Оно терпимо в феврале,
И мерзко в марте.

Метёт, метёт во все века,
По всем сусекам…
Несть в белизне ни колобка,
Ни человека…

И внучка с бабкой на панель
Идут под ручку.
И Жучка воет на метель,
А та – на Жучку...

И в зоне заметённых дней,
Тоски-кручины -
Пейзаж окрестный всё бледней,
Как пред кончиной.

Там человека по плечу
Зима потреплет…
И Пастернак ему свечу
Свою затеплит.

Maxim Goryunov
3 мин. ·
- учись хорошо, не позорь нашего прадеда
- а кто был наш прадед?
- наш прадед был последним человеком в двадцать первом веке в европе, которого назвали экстремистом за бумажную книгу.
бумажная книга, понимаешь?
она весила почти килограмм.
на бумагу для нее в финляндии спилили две берёзовых рощи. ею можно было убить быка.
только за ее хранение людей судили.
правнук с некоторым ужасом смотрит на мой портрет в рамке. на потрете мое черно-белое фото:
я небритый, в кепке и олипийке, смотрю на него многозначно и свысока.

Mikhail Shevelev.
Родные языки.
Когда вернут в паспорте графу «национальность» - а ждать, похоже, осталось недолго – я напишу «блуждающая».
Потому что с утра я, как правило, ощущаю себя глубоко русским человеком.
К обеду возникает желание побыть немцем и немного поработать, жаль, быстро проходит.
В связи с чем меня охватывает еврейская скорбь.
Которая лечится только ни на чем не основанной грузинской жизнерадостностью.
Главное – не смотреть новости, от которых постоянно чувствуешь себя чеченцем.
Этническая самоидентификация в конце дня зависит от того, какая книга попалась под руку. Очень люблю, когда это «Трое в лодке». Засыпаю фокстерьером.
Но утром все равно ощущение всегда такое, как будто накануне перебрал с Достоевским…
Это все-таки самый загадочный вопрос – кто ты?
Среди прорвы случайных обстоятельств, влияющих на этот выбор, самый надежный, мне кажется, маркер – язык. Какой родной – тот ты и есть. На каком, в смысле, ругаешься и мечтаешь.
Хотя капитан дальнего плавания Виктор Викторович Конецкий утверждал на основе своего большого опыта, что докеры всех портов мира ругаются исключительно на двух языках – русском и турецком, поскольку именно они позволят наиболее полноценно унизить человеческое достоинство. С другой стороны, чем не национальность – докер? Завидная, по-моему - денежная и двуязычная опять же.
Языки лишними не бывают, по себе знаю.
В детстве у меня была чертова уйма бабушек, родных и двоюродных, и теток. Всех вместе я их видел раз в год, на 9 мая, на общесемейном обеде.
Биографии у них были заурядные. Кто-то на фронте был, кто-то в эвакуацию съездил, пара сидели. Дедушек при них не было, поубивали.
Теткам и бабкам было о чем поговорить, но всем другим темам они предпочитали одну – сколько масла надо класть в маковый рулет. Всю пачку или три четверти?
Так я выучил идиш.
Потому что когда эти дебаты достигали апогея, тетки с бабками отказывались от русского языка, чтобы не смущать окружающих и спокойно высказать все, что они думают друг о друге. По-настоящему я увлекся языкознанием в тот раз, когда в разгар обсуждения макового рулета услышал, как одна другой сказала: «Иди ты на hui, пока дети не слышат» - и продолжила на идиш.
Только однажды они собрались внеурочно - когда мне надо было паспорт получать. Обсуждалась проблема пятого пункта. Мама перед этим ходила к паспортистке, отнесла ей японский зонтик, и та сказала – да не разговор, но мне хоть какая-нибудь бумажка нужна официальная, на основе которой я могла бы его записать…
Мама изложила собравшимся суть вопроса. Наступила тишина и очевидный интеллектуальный тупик, выход из которого нашла бабушка. Она ушла в другую комнату, долго там рылась и вернулась с бумажкой. Вот документ, сказала она.
Ты себя как чувствуешь? – спросила мама, изучив документ.
Я полюбопытствовал. Это была царских времен справка о том, что моему прадеду Якову Израилевичу разрешалось торговать дровами в Бобруйске.
Неси, не сомневайся, сказала бабушка.
И оказалась права. Ну вот, сказала паспортистка, то что надо, русским языком написано – Бобруйск… это же у нас Белоруссия, верно?…. Через две недели я пошел в паспортный стол, расписался в получении и вышел оттуда с первым в своей жизни удостоверением личности. Гордо притащил его домой, и был обруган за невнимательность и раздолбайство. В графе «национальность» значилось - «белорусс». С другой стороны, не то было важно, что там написано, а наоборот – что не написано. А лишняя «с» - это, в конце концов, было не принципиально.
Белоруссом я пробыл лет пятнадцать, а потом графу «национальность» в паспорте отменили, и все это стало вообще не важно. Я тут битый час пытался собственному сыну объяснить, что такое пятый пункт, и как вообще все это было устроено, потом плюнул, вижу – не понимает, да и не интересно – позавчерашние проблемы, чужие, ему что нашествие Чингисхана, что советская власть, всё едино.
Жалко, тетки с бабками не дожили до этого моего педагогического фиаско.
А лет через пятнадцать после отмены пятого пункта, в 2006-ом я полетел в командировку в Израиль писать репортаж про очередную их войну.
Нашел на месте переводчика, он же водила. Поехали, говорю, туда, где стрельба, будем собирать свидетельства безвинно страдающего мирного населения. А про себя думаю – да ну, тоже мне – война… трех человек зашибло, а крику на весь мир… и вообще, эта вечная поза жертвы, эти бесконечные нотации про Холокост… война… Грозный вы не видели в девяносто шестом…
Приехали на какую-то пыльную окраину чего-то. Пусто. Вообще ни души, потому что да, долетает сюда время от времени. Тьфу ты, работа же стоит. Вдруг вдалеке фигура показалась. Совсем старуха, сильно за семьдесят, видно по походке – пожилые люди хрупкие, и все время об этом помнят. Мы к ней.
Какое там, за семьдесят – под девяносто, к гадалке не ходи. И по лицу понятно – без переводчика обойдемся, типаж знакомый.
Точно, в семьдесят девятом приехала, тогда под Олимпиаду отпускали. Врач, кто же еще. Двадцать пять лет отбарабанила на детской инфекционной скорой, одна бригада на весь город.
Так вы, говорю, тетку мою должны были знать, она в седьмой больнице педиатрией заведовала.
Конечно, отвечает, помню Лию Григорьевну, как она?
Лет двадцать, честно говоря, уже не очень. Хотя это как посмотреть, когда вспомнишь, как она помирала, а мы по всему городу метались в поисках трамала… но сейчас о другом.
Не страшно вам, спрашиваю, тут, война все-таки. Бабка меня оглядела и поинтересовалась, понимаю ли я идиш.
Я маковый рулет вспомнил – ну так, говорю, с двадцать пятого на сто десятое…
«Цум бессер, одер цур шлехтер, абер хиер», сказала она.
Я вдруг понял, и меня пробрало. К лучшему, значит, или к худшему, но здесь. Чтобы не заплакать, спросил: как считаете, извините, что отвлекаемся, сколько масла маковому рулету показано – вся пачка или меньше? Она не удивилась, твердо ответила – вся.
Полезная все-таки вещь - иностранные языки, прямо как родные.

Он перепечатал "Майн Кампф"?

Три и более?

Ты как текст-то читал?

Седьмой десяток лет на данном свете.
При мне посередине площадей
живых за шею вешали людей,
пускай плохих, но там же были дети!
Вот здесь кино, а здесь они висят,
качаются — и в публике смеются.
Вот всё по части детства и уютца.
Багровый внук, вот твой вишнёвый сад.
Ещё я помню трёх богатырей,
у них под сапогами мелкий шибздик
канючит, корчась: «Хлопцы, вы ошиблись!
Ребята, вы чего — я не еврей».
Он не еврей? Подымем, отряхнём.
Кило муки давали в одни руки,
и с ночи ждут пещерные старухи,
когда откроет двери Гастроном.
Был как бы мир, и я в нём как бы жил
с мешком муки халдейского помола,
мне в ноздри бил горелый Комбижир,
немытые подмышки Комсомола.
Я как бы жил — ел, пил, шёл погулять
и в узком переулке встретил Сфинкса,
в его гранитном рту сверкала фикса,
загадка начиналась словом «блядь».
Разгадка начиналась словом «Н-на!»
— и враз из глаз, искристо-длиннохвосты,
посыпались сверкающие звёзды,
и путеводной сделалась одна.
Лев Лосев.

Город Глуповъ, [04.04.21 11:00]
«Россия - такая страна, что если ты пишешь о ней правду, то ты уже сатирик»

Как только чуть запахнет жареным петухом, сразу власть начинает воспевать особо высокий дух патриотизма народа. Такая неприкрытая лесть среди подростков очень верно определяется выражением - «он подлизывается».

Каждая страна с многовековой историей может сказать, что именно благодаря патриотизму своих граждан она и продолжает существовать. Иначе развалилась бы. Ну, раз нет патриотов, и некому защищать, значит не нужна никому и разваливается.

Но как можно померить «дух патриотизма» и утверждать, что у нас он самый крутой? Достаточно ли для такого утверждения лишь несколько крупных прошлых военных побед, или надо на чашу весов положить ещё и сегодняшний уровень жизни людей внутри страны, её привлекательность для граждан других стран, вес государства на международной арене?

Мы более духовны и патриотичны, потому что сумели выжить под татаро-монголами несколько столетий? Или потому, что выстояли и победили фашистов? Но разве меньше патриотизма понадобилось побеждённым народам Японии и Германии, чтобы восстать из руин и стать лидерами в техническом прогрессе, инновациях, достичь самых высоких стандартов в социальных сферах, в уровне и продолжительности жизни?

На мой взгляд, духовность и патриотизм нельзя отнести и к национальным особенностям. Это также из области «подлизывания». До 1917 г. твердили о «русском духе», русском патриотизме. Потом 70 лет утверждали о существовании особого патриотизма, присущего исключительно «советскому человеку». Теперь выражаются политкорректно - «российский патриотизм» и особая «российская духовность».

А как же тогда быть с Финляндией? В составе Российской Империи - это отсталые неграмотные чухонцы, а обретя самостоятельность, делают «Нокию», и система социальной защиты на зависть другим. Не меняя национальности. Или две Кореи. Национальность одна, но как живут, даже сравнивать некорректно.

Высокая духовность очевидна, если люди с ограниченными возможностями не чувствуют себя никому не нужными в своём городе благодаря приспособленной для них инфраструктуре, если стариков не призывают «держаться», потому что для них «денег нет» и т.д.

Высокая духовность - это не от Бога, а от того, как жизнь в стране устроена. Это уважение людей друг к другу, это моментальный отклик на просьбу о помощи, это искреннее сочувствие чужому горю, а не торжество «жириновских во власти» по поводу терактов во Франции или угроз главного телепропагандиста превратить Нью-Йорк в пепел.

А патриотизм - это не тупое утверждение, что мы самые-самые, не похвальба подвигами предков. Патриотизм - это гордость за созданное настоящее, и что в этом есть и твой труд. А значит, тебе есть, что защищать, и государство не будет разваливаться по два раза в одно столетие. И проверяются духовность с патриотизмом на прочность также, как и настоящая дружба - в беде.

К чему эта проповедь? Да ни к чему. Просто читаю новости, как власть под прикрытием воплей о духовности и патриотизме стягивает войска к границам с Украиной, и так пакостно на душе становится.
Николай Травкин

Сергей Плотов
1 ч ·
***
Геннадий – привиденье из Самары -
Застенчивый и некрасивый малый,
Беззлобное, по сути, существо.
Словил, проживши тридцать лет на свете,
Шальную пулю в девяносто третьем,
Которая летела не в него.

Он дружит с милым привиденьем Яной.
Её обитель – Зубова Поляна.
Мордовия. Но расстоянье для
Геннадия и Яны не помеха.
Им в гости в поездах не надо ехать.
Закрыл глаза, взлетел и – voilà.

У Яны жизнь с Олегом не сложилась.
И Яна газом сдуру отравилась.
Олег сейчас учителем в Ельце.
В его проблемы Яна не вникает,
Геннадия ужасно привлекая
Приятной синевою на лице.

К ним в середине месяца нисана
Хасан приходит из Ачхой-Мартана
С Алёной восьмиклассницей. Она,
Воспламенившись к физруку любовью,
Не справилась в итоге с этой болью
И бросилась в Калуге из окна.

Приходят к ним Максим с подругой Надей,
Разбившиеся вдребезги на МКАДе.
Приходит дядя Коля, взяв баян.
Он с ним в обнимку утонул в Амуре,
Решив, что крепок лёд и всё в ажуре,
Поскольку был традиционно пьян.

Вот и слетелись ghost-и, как на дачу.
Улыбчивый Хасан достанет чачу,
Геннадий приготовит судака.
Споют «Есть только миг…» Алёна с Яной
Под хрипы утонувшего баяна.
И всё пучком, и вечность их - легка.

Чуть припоздав, примчатся с того света
Убитая супругом Лизавета
И Витька, павший где-то в Сомали.
Присядут, не отбрасывают тени,
Не вспоминая всуе о Верлене,
В саду, где стужей веет от земли.

5 сон Веры Павловны.


ЗЫ. А придумайте еще подпись.

Чемпионат КХЛ по шахматам

Татьяна Мэй
40 мин. ·
Когда-то давно я работала на заводе. Без особой, впрочем, пользы для народного хозяйства. На этом заводе делали книги, и больше ничего. Закрома родины моими усилиями не пополнялись, хотя звучало солидно – полиграфкомбинат, да и трудящиеся воспринимали продукцию как нормальную – посильно тырили все, что представляло хоть какую-то ценность. Особенным успехом среди строителей светлого коммунистического будущего пользовалась зарубежная фантастика.
Первое время я одевала книги в переплетном цехе, и только через полгода перешла в осмысленный наборный. Не без труда - не хотели брать за общую несерьезность. Тетки в отделе кадров сидели проницательные.
На новом месте меня вручили виртуозу набора Любке для обучения. Наставница, могучая бабища, крепко зашибала и звукописно материлась. Может потому и была высококлассным профи, хотя иной раз усомнишься, что тут первично. Любка в два прихлопа, почти небрежно, обучила меня печати вслепую – навык врезался в память пальцев намертво. Триста шестьдесят знаков в минуту в среднем темпе, и жарь по клавишам, наверчивая неслышного Шуберта, восемь часов в день посменно, с половины седьмого утра до трех и с трех до половины двенадцатого ночи.
Наборщицы по умолчанию считались полиграфической аристократией. Иногда нас, белоручек, вместе с суровыми офсетчиками и переплетчиками посылали на помощь селянам. Смычка города и деревни происходила на заготовке сена. Деревенских изработавшихся старух легкомысленные щебечущие наборщицы дико раздражали. «Сталина на вас, блядей, нет», - угрюмо бормотали они. И в совершенное неистовство их приводила наша бесстыжесть – завидев луг с кучками сена, которое полагалось ворошить, девицы стремительно разоблачались, чтобы поймать квелое северное солнце. Загар мы оттуда привозили сногсшибательный, куда там Ривьере. Старухи же мстительно грозили нам абортами, хотя было непонятно, откуда они вдруг возьмутся – совхозные селадоны, гарцевавшие вокруг на тракторах, интерес у нахальных горожанок вызывали исключительно этнографический.
Весенний визит на овощебазу оказался значительно менее приятным: темно, холодно и никакого загара, разве что под ногтями. Гадостно несло протухшими чиполлинами. Но бежать от трудповинности было некуда и не на чем. Там не было даже самоката, не то что трактора. Рассевшись на ящиках небольшими компаниями, мы мрачно ковырялись в луковом горе. В какой-то момент девки, проклиная все овощи страны советов, потянулись на улицу курить, сопровождаемые начальственным брюзжанием приставленной к нам бригадирши. Я же, как некурящая, осталась на пару с незнакомой девчонкой из макетного цеха.
У девчонки было очень бледное, словно она никогда не вылезала наружу из этого подвала, широкое лицо, светло-зеленые прозрачные глаза и крупные ладони. Кажется, ее звали Оля. Она немного порассказывала про свой родной город – Северодвинск. Впервые я услышала, что есть закрытые города. Это казалось небывалым, сказочным – закрытый, запретный город на Белом море. Довольно быстро выяснили, что обе повернуты на книгах. А к поэзии я тогда была равнодушна, о чем бесхитростно и заявила. Оля внимательно присмотрелась ко мне своими странными глазами, немного помолчала и вдруг сказала:
- Скудный луч холодной мерою… сеет свет в сыром лесу… Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу…
Снаружи у входа над чем-то хохотали беглянки из подвала. Пахло гнилью и сыростью.
- Что мне делать с птицей раненой... – медленно продолжила Оля.
Так я впервые узнала про Мандельштама. В школе нам о нем, естественно, не рассказывали. Оля читала его стихи минут пятнадцать, пока не вернулись развеселившиеся девицы. И «Век мой, зверь мой», и «За гремучую доблесть грядущих веков», и «Сусальным золотом горят». Я сидела оглушенная.
Потом она принесла мне сборник – кажется, это был самиздат. И я переписала все, буква за буквой. Целиком общую тетрадь.
Она и сейчас у меня стоит, эта тетрадь тридцатилетней давности, - между Бернсом и Полонским. Я очень долго помнила все оттуда наизусть, сейчас только понемногу начинает затушевываться. Но нет-нет да и всплывает в памяти промозглый полутемный подвал, луковая гора, хохот за дверями и бледная девчонка, вполголоса читающая: «Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой».

На заводе делают книги?

Давай, ты весь текст прочтешь.

Maxim Goryunov
7 ч. ·
между прочим, русофобия сейчас в глубоком кризисе.
смотрел тут интервью уважаемого Владимира Владимировича с каким-то западным журналистом.
уважаемый Владимир Владимирович
говорит ему
- то, что мы якобы хотим захватывать территории - это бред.
на днях я летал из Москвы во Владивосток.
девять часов я летел над территориями
нашей страны.
как вы думаете, нужны ли нам ещё территории?
журналист уважительно кивнул
и это полный провал.
что ответил бы западный журналист
в золотую эпоху русофобии,
когда ею занимались такие корифеи как Пайпс и Бзежински?
он бы задал встречный вопрос
- а сколько времени из этих девяти часов вы летели над территориями, на которых люди согласятся жить не по приговору суда?
правильный ответ - минут сорок.
остальные территории отличаются от лунной поверхности
только наличием кислорода и воды.
Пайпс и Бзежински много об этом написали,
но нынешние русофобы не знают классиков.
золотые годы русофобии остались
далеко позади.
можно сказать, что мы живем на руинах русофобии
и можем только догадываться,
как величественно было ее здание в прошлые эпохи.

Пайпс - это голова. Никаких вопросов. Сейчас таких и близко нет.

Все точно и весело - наслаждался, читая.

Татьяна Мэй
1 ч ·
Поскольку лента моя, конечно, несколько перекошена в сторону присутствия коллег и любителей экскурсий, то вся она жужжит насчет нового закона. Ну и читаю обсуждения. Под одним постом вижу, мужик какой-то возмущенно пишет, отстаивая новые правила: "В Петербурге, представляете, экскурсовод рассказывал, что у Петра I была сексуальная связь с Меншиковым! У нас в Риге я бы знал куда пожаловаться!" А так, значит, поехал в свою Ригу глубоко фраппированный.
Я аж поперхнулась. Может, конечно, и впрямь на фармазонщика нарвался и рассказывал тот про царские шашни всерьез, но скорее упомянул про гулявшую в петровские времена сплетню. Благодарные россияне энергичного царя втихомолку поносили, причем вечным способом - причисляя его к содомитам.
И один такой правдоруб, богатейший купец Гавриил Никитин, разболтался с жителем Панкратьевской слободы Фаддеем Золотарем. Мол, подозрительно благосклонно государь относится к Меншикову. Видимо, меньше купца принявший на грудь Золотарь осторожно заметил, что Меншиков много Богу молится, отсюда и царская милость. На что раздухарившийся Гаврило Романович брякнул: "Тут де Бога и не было, черт де ево (государя, в смысле) с ним снес, живет с ним (Меншиковым) блудно и держит ево у себя на постеле, что жонку".
Обнаружив себя вследствие этой интересной беседы в Преображенском приказе, Никитин решил прибегнуть к традиционному и надежному российскому средству избавления от проблем. Предложил могущественному светлейшему (а хотя тогда еще денщику) взятку - тыщу рублей. Меншиков незлопамятно согласился на две с половиной. На том и порешили. И все бы хорошо кончилось, но когда слуга Никитина понес деньги Меншикову, то напоролся на Петра. Испугавшись вопросов грозного царя, слуга мгновенно сдал своего хозяина с потрохами.
Казнить болтливого олигарха Петр не успел, поскольку тот вдруг помер сам. Вроде бы. С олигархами по-всякому бывает.
Отдельно уточню - сплетня не факт, и свидетельствует лишь о том, что и в конце семнадцатого века россияне норовили уязвить кого-то неприятного, обвинив того в нетрадиционной сексуальной ориентации.
Но я о другом - так расскажешь что-нибудь под горячую руку на экскурсии, чего в методичке не указано, а потом обнаружишь себя в Преображенском приказе.

ЗЫ, ЧУКЧЕ НЕ КОММЕНТИРОВАТЬ, ПОКА ВЕСЬ ТЕКСТ НЕ ПРОЧИТАЕТ,

Для Чукчи это сложно: прочитал только первых две строчки и последних.

Не нашел предмета для внимания.

ат Катов
31 views
СЕРОЕ

За окном апрель двадцать первого
года, града, где пахнет серою.
Обстоятельства, в целом, нервные,
времена, скорей, грязно-серые.

Не свинцовые, не кровавые -
просто цвета асфальта пыльного,
хоть гремят в окно песни бравые,
песни бравые, молодильные.

Песни бравые, речи правые,
удаль бойкая, молодецкая:
то восторг родною державою,
то поход во степи донецкие.

Только медный звук боевой трубы
вязнет в тусклой вате безвременья.
Порубить дубы нам бы на гробы,
белый свет накрыть мрачной теменью...

И дышать совсем мне не хочется
этим снулым, протухшим воздухом.
Ничего никогда здесь не кончится,
и не будет ни сна и ни отдыха,

ни прощения, ни забвения,
ни надежды на воздаяние,
ни хорошего настроения,
ни последнего покаяния.

Рожки сломаны конъюктурою
или, скажем так, атмосферою.
Ножки вычеркнуты цензурою.
Козлик серенький. Волки серые.