Лента Peantr'а

Когда "не было"? Там что, в стихах, год указан этого случая?
В СССР в разные годы были разные цены.

Виноват. Я понял. Дело было в 37 годе

В 37 годУ!

И разные деньги. До 1961 года пирожок в ларьке на улице мог и 5 рублей стоить.

Также зависело от места. В 70-е годы прошлого века в баре Юрас Перле в Юрмале пирожок-закуска мог стоить и 2 рубля, а то и больше. Там за вход брали 5 рублей, за них полагалась чашка кофе.

Правильно.
"Беломор" по 2.20, "Белая головка" по 25.20, стипендия по 28, зарплата ученика-электрика - 36 руб, начальника сметного отдела - 80 руб.

Оторвался ты от родной почвы

А в Арагви сколько пирожок стоил?

Не знаю, не был.

Я от языка не оторвался. А ты, похоже, до него и не добрался.

Оторвался, оторвался

Кстати, автор бессмертного
Юрий Благов (1913 – 2003)
* * *
Мы за смех.
Но нам нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg502003/Polosy/art16_5.htm

Александр Иличевский
13 ч. ·

#notabene
Жил Евгений, тосковал. Поехал в деревню, и там еще больше затосковал. Встретил Ленского, кокетничал с его невестой и ее сестрой. Застрелил Ленского, взъевшегося на него из-за Ольги, невесты. Но прежде холодно отказал ее сестре, Татьяне. Прошли годы, Евгений позавидовал чистой семейной жизни. Но Татьяна отвергла его. Всё. Никакого особенного смысла в сюжете нет. Зато есть стихи. Одно сплошное лирическое отступление. Непомерно великое, не знающее себе равных. Сгустоквремени и языка. "Но ошибался он: Евгений спал в это время мёртвым сном". И мне кажется, что проблема сюжета - и русской жизни тоже - в том, что герои, особенно в провинции, не занимаются любовью. У Чехова от неудовлетворенности вообще все спятили и мечутся по запроданным за долги усадьбам. У Достоевского Грушенька и Настасья Филипповна - апофеоз динамо. Может, оно и хорошо; может, только поэтому у нас на русском столько смысла. Но в то же время искажений роковых непоправимо много. История вообще отчасти - трагедия замученных жен и беспомощных мужей. Что с этим делать, не понятно. Проще Ленскому и Онегину посоветовать воспитать в себе здоровую распущенность.
"Евгений Онегин" - удивительно загадочное произведение, если думать о нем сюжетно. Одно более или менее об этом романе понятно, что главная его проблематика - то, что Элиот называл dissociation of sensibility, то есть расхождение рассудка и чувства. Автор "Бесплодной земли" модернистким образом отвергал разум и чувства: «Поэзии не следует ни выражать эмоций своего творца, ни возбуждать их в слушателе или читателе»; поэзия — «это бегство от эмоций, не выражение личности, а бегство от личности». Таким образом, вдруг приходит в голову, что Онегин - это такой пограничный персонаж, стоящий на пороге модернизма, готового отвергнуть прежних богов, то есть классицизм и романтизм. Отсюда же, вероятно, и его сплин - богоборческий, заключающийся в мучительном размышлении: каким же образом бежать от разума и чувства (каковые лично мне, в юности в пределе казались одним и тем же, то есть предел этот снимал для меня напряженность устремления в будущее). Как бы там ни было, но вот эта новая грань пушкинского кристалла - она почему-то яркая сейчас: Онегин как испытатель модернистского бунта.

Пропустил вчерашнее

Тоскливая команда попалась Борису Николаичу: ни одного миловидного лица, как будто это дежурная смена надзирательниц какой-то уральской женской колонии-тюрьмы...

Искусство заголовка.

Игорь Иртеньев
9 ч. ·


Крючкова Пизда Ивановна, женщина трудной судьбы,
За которой горе буквально гналось по пятам,
Как-то отправилась в лес собирать грибы –
Моховики, сыроежки, рыжики разные там.

Пошла она, стало быть, в лес летним погожим днем,
А может зимним ненастным, кого это нынче ебет,
Факт тот, что она заблудилась в нем,
И обратно дорогу никак не найдет.

А ведь сорок лет прошло с той поры,
Четыре десятка, вы только представьте, лет
А это, я вам скажу, не хухры-муры,
Может, ее и на свете-то, Пизды Ивановны, нет.

Она и тогда-то не сильно была молода,
Опять же внуки, хозяйство дом…
А может, страшно признаться, и не было ее никогда,
Может она вообще симулякр, некий фантом

Некая, иными словами, нить
Связывающая нас пусть и незримо.
Но в любом случае в розыск ее объявить
Я полагаю, необходимо.

Mikhail Shevelev
1 ч. ·


Понял, как это работает. После того, как на Госуслугах вы получили приглашение на просмотр фильма «Вызов», фильм считается просмотренным, а вы – автором поста с восторженным отзывом о жопе актрисы Пересильд, целомудренно скрытой (жопе, а не Пересильд в сборе) под традиционным русским скафандром (до пят, никаких декольте, ивановский ситец сдержанной расцветки, герметичный кокошник). А станете жаловаться, тогда повестка, естественно.
Сука, а ведь и правда - получил.

Народ, празднующий христианские праздники, когда его правительство попирает все человеческие ценности - как бы это выразиться - незамутнён, что ли... и невменяем.

/Зачем женщине вещи/
Вдавние времена, когда шутки о бровях считались политическими, а в тушь для ресниц приходилось плевать, слово «вещь» было наполнено мрачными смыслами.
— Я вешчь! Я вешчь! Слово найдено — вешчь! — страшно кричала Лариса Огудалова и таращила глаза, густо обведенные черным. Не та Лариса, чью невинность в восьмидесятые измял грузный мохнатый шмель, а совсем древняя, из фильма тридцать шестого года. И в последующие полвека ни одна советская девочка ей не верила, ведь все беды бесприданницы происходили как раз через то, что никакая она не вещь. Будь она вещь, укатила бы с Кнуровым в Париж на выставку и взяла там первое место (ну лично я по малолетству думала, что он ее на выставку содержанок приглашает, поэтому и позор). Но у Ларисы были воля и гордость, и оттого ее сердце разорвалось дважды: сначала от любви, а потом от ревнивой пули.
Еще в ту пору существовало суровое слово «вещизм» — так клеймили желание иметь модную одежду, ковры, хрусталь, импортные фломастеры и жвачку. Это считалось недостойным, ведь порядочные люди хотели только мира во всем мире и скорейшей победы коммунизма в нем же.
Так что вещи тогда неуловимо связывались со стыдом, пороком и чем-то мелочным, но девочки росли, росли и неожиданно выросли в новый мир, в котором многие смыслы изменились. И вещи вдруг приобрели особую важность, разделившись на три категории: одежда, скарб и «всякое такое».
С одеждой у женщин, конечно, не без греха. Платье, как мы точно знаем, управляет человеком, и в ответственные дни женщина снаряжается, как индеец, всякая ее вещь — амулет, в каждой заключены тайная сила, заговор на удачу и много надежды. Ладно, двадцать баксов за резинкой чулка мы уже не носим, но если в кружевных трусах однажды повезло, то стоит снова надеть их перед свиданием (или положить в сумку). Красное платье прибавляет дерзости, черное — элегантности, серое — ума. Розовое бывает признаком безумия, голубое утешает, оранжевое означает слабость, а зеленое — рыжую женщину. По длине юбки можно угадывать планы на день вперед, а если делать поправки на разрез и крой, то и на половину жизни. Туфли способны сломать жизнь, а сумочка — спасти.
В сумке, кстати сказать, магии больше, чем во всех томах «Гарри Поттера» вместе взятых. Там женщина хранит оружие против страха, а по ее косметичке легко снять фильм ужасов — за каждым предметом стоит бедствие, которое она собирается предотвращать. Одних обезболивающих бывает до восьми видов: для спины, для зубов, от головы вообще и от мигреней в частности, от живота при месячных, при простуде, рецептурное для самых тяжелых случаев и обычный анальгин от всего остального. И это не говоря о трех средствах от тревожности: дневного, вечернего и для внезапной беды. Кроме таблеток, тампонов, салфеток и пластырей там могут лежать мультитул «Лезерман» и рулетка — вдруг придется лечить, измерять и чинить несовершенства этого мира? Не говоря о собственно косметике (три вида помады, пробник духов и еще многое, некоторые мужчины кричат просто от одного перечисления, а от вида этих вещей теряют рассудок). А ведь в сумочке не только косметичка, но и планшет, и немного корма для бродячих котов, и кошелек, и запасные туфли, и плоская фляжка с черным ромом, и что угодно — там же четвертое измерение и найдется все.
Но вернемся к одежде. Платья хранят воспоминания, и это их важнейшая функция. В шелковом была любима, а потом он оказался подлец. Двадцать пуговиц на узком платье расстегивал другой, умирая от вожделения. Синее со шнуровкой на спине из тех времен, когда жила не одна и кто-то по утрам затягивал завязки и целовал в шею. Есть еще шорты, помнящие ноги, которые не стыдно показать. Джинсы — когда-то в них влезала, а теперь можно только заглянуть. Или вот тапочки — китайские, за сто рублей, подарил любовник, дурной и жадный, бросила потом, а к тапочкам так привыкла, что сохранила и помнила его лишний год из-за них. «Беременное» платье, свадебное, выпускное, с похорон и с экзаменов. Одежда из путешествий, хранящая запахи чужих стран, жутко модные, а теперь комичные тряпки из прошлого века, мамины вещи, которые невозможно выбросить. Шкаф — как портал, откроешь и провалишься или напустишь в дом призраков, по сравнению с которыми моль и нынешние незадачливые любовники — сущие пустяки.
Некоторые женщины настолько не могут этого вынести, что встают под знамена Мари Кондо и выучивают ужасное слово «расхламлять». «Выкидывайте любую вещь, которая не приносит вам радости», — говорит Мари. Но что если радости не приносит вся жизнь?
Другие вещи, которые не одежда, нужны женщине, чтобы создать дом. Где угодно, не только в квартире, но и на даче, и в шалаше, и в землянке, и в тени под кедрами или хотя бы в собственном воображении. Что-нибудь, чтобы расставить по полочкам, разложить в ящики, задвинуть в угол. То, чем можно убрать, украсить, оживить и упорядочить пространство, которое выделила ей жизнь — а если не выделила ничего, то самой слепить из глины, веточек и, скажем, надежд. Без этого женщине трудно любить, а размножаться и вовсе нет никакой возможности. Многие путают, а на самом деле не дом для вещей, а вещи для дома. Именно по вещам женщина понимает, что у нее есть дом, и по ним же узнает, что дома больше нет.
Когда они вдруг ломаются и теряются, под ногами будто зыбучие пески, а не коврик турецкий, шкафы скрипят, дверцы слетают с петель, лампочки мигают и перегорают одна за другой, из щелей дует, откуда-то пахнет мертвыми носками, тарелки ускользают и бьются — а исправить это никто не может, все вдруг страшно заняты или ослабели. И тогда женщина понимает — дом уходит от нее, где-то заразилась Федориным горем, от которого вещи начинают разбегаться, и сколько ни делай вид, что ничего не происходит, но как раньше уже не будет.
Последняя категория только с виду сложная, а на самом деле понятней не бывает. Всякие такие вещи — это когда все хорошо, а потом он приходит и говорит: «Знаешь, есть одна вещь, я должен сказать». Когда-то он уже так говорил, эта вещь была «я тебя люблю». А теперь это значит «я устал, давай поживем отдельно». Или подруга вдруг заявляет: «Я тебе одну вещь скажу, только не обижайся», — это к ссоре. Или коллега туманно сообщает, что происходят кой-какие вещи… Значит, правды в жизни стало меньше, а туманных «таких вещей» — больше, и за ними совсем не осталось места для радости.
И тогда выясняется самое главное: женщине нужны вещи, чтобы однажды их бросить. Чтобы она могла уплыть в лодке, оттолкнувшись веслом от берега — одинокая, как Снусмумрик, у которого из имущества только дудочка и маленький рюкзак.
Приходится избавляться от множества вещей, чтобы узнать, какие из них нужны по-настоящему. После всего остается очень короткий список, у каждой свой, но кончается история всегда одинаково: лодку несет течение, над водой плывет туман и нехитрая мелодия — женщина играет на дудочке и, кажется, счастлива. У нее больше ничего не осталось, кроме нескольких простых вещей.

(с) Марта Керто