Дмитрий Лавриненко. Самый известный выпускник Ульяновского танкового училища

Танкист-ульяновец провоевал на фронте всего лишь два месяца, приняв за это время участие в 28 танковых схватках и подбив 52 вражеских танка. Это делает его самым результативным советским танковым асом за всю войну.



Дмитрий Лавриненко родился 14 октября 1914 года. В мае 1938 года он по сжатой программе окончил Ульяновское танковое училище. Его одноклассник и однополчанин Рафтопулло вспоминал, что «экзамены он сдал с хорошими и отличными оценками, ведь он пришёл в армию со специальностью учителя. Наука Дмитрию давалась хорошо, он отличался особым трудолюбием, выдержкой, добротой и скромностью. Очень любил технику и старался как можно скорее ею овладеть. Стрелял из всех видов оружия на «отлично», так его и называли друзья: «Снайперский глаз».



Но начинал Лавриненко службу в армии с кавалерии, что неудивительно, так как он был потомственным кубанским казаком, родом из станицы Бесстрашная, отец которого погиб в Гражданскую, сражаясь на стороне красных. Мать Лавриненко тоже была коммунисткой, председателем станичного совета. Сам Дмитрий до армии, до 1934 года, работал в родной станице учителем.


В самом начале войны ему не повезло – танк БТ-7 сломался. Но Лавриненко и из этого умудрился совершить почти что подвиг: когда все у западной границы бросали танки тысячами, он свой обездвиженный танк протащил через все разгромы и окружения и сдал его на ремонт по форме, в советском тылу. После этого лейтенант Лавриненко был направлен в танковую бригаду Катукова, где получил под командование «тридцатьчетвёрку». В октябрьских боях под Мценском он открыл свой счёт.

Оборона Серпухова. Знаменитый бой Лавриненко

Этот эпизод описан в мемуарах Катукова. Во время переброски его бригады из-под Мценска на волоколамское направление, танк Лавриненко пропал на четыре дня. Уже начали подумывать о трибунале, когда Дмитрий наконец приехал. Он протянул возмущённому командиру письмо: «Полковнику тов. Катукову. Командир машины Лавриненко Дмитрий Фёдорович был мною задержан. Ему была поставлена задача остановить прорвавшегося противника и помочь восстановить положение на фронте и в районе города Серпухова. Он эту задачу не только с честью выполнил, но и геройски проявил себя. За образцовое выполнение боевой задачи Военный совет армии всему личному составу экипажа объявил благодарность и представил к правительственной награде. Комендант города Серпухова комбриг Фирсов».

Оказалось, что танк Лавриненко случайно оказался в Серпухове (танкисты остановились по пути побриться), когда к городу прорвались передовые части вермахта. Танк при поддержке местных ополченцев устроил немцам засаду на шоссе, расстрелял несколько орудий, раздавил машину пехоты. С собой Лавриненко привёл в бригаду Катукова штабную немецкую машину, в которой потом нашли много важных документов.


«Комсомольская правда» от 23 октября 1941 года

Гибель генерала Панфилова. Лучший бой Лавриненко

Вот как описывает гибель генерала полковник Катуков, командир Лавриненко, чья 4-я танковая бригада воевала на соседнем участке фронта: «Утром 18 ноября два десятка танков и цепи мотопехоты снова стали окружать деревню Гусенево. Здесь в это время находился КП Панфилова — наспех отрытая землянка рядом с крестьянской избой. Немцы обстреливали деревню из минометов, но огонь был неприцельным, и на него не обращали внимания. Панфилов принимал группу московских корреспондентов. Когда ему сообщили о танковой атаке противника, он поспешил из землянки на улицу. За ним последовали другие работники штаба дивизии. Не успел Панфилов подняться на последнюю ступеньку землянки, как рядом грохнула мина. Генерал Панфилов стал медленно оседать на землю. Его подхватили на руки. Так, не приходя в сознание, он умер на руках своих боевых товарищей. Осмотрели рану: оказалось, крошечный осколок пробил висок».


Из мемуаров Катукова

В этот момент рядом с КП Панфилова стояла «тридцатьчетверка» Лавриненко. Сам старший лейтенант непосредственно наблюдал эту сцену у землянки. Несколько секунд Лавриненко смотрел на умирающего генерала, потом бросился в танк, приказал экипажу завести мотор и двигаться навстречу немцам. На выезде из деревни «тридцатьчетверка» резко остановилась.
Через советские окопы перевалили восемь немецких танков. Они быстро двигались к дивизионному КП, на ходу стреляя и сея панику. Лавриненко открыл огонь… Он перестал стрелять, только когда в орудии намертво заклинило досылатель. Семь немецких танков горели перед ним, восьмой поспешно отступал. Некоторые потом утверждали, что на подбитие семи танков Лавриненко потратил ровно семь снарядов.

— То, что Дмитрий сделал потом, я могу объяснить только сильным эмоциональным накалом, который он испытал, увидев гибель генерала, — рассказывал очевидец.

Лавриненко вылез из своей «тридцатьчетверки» и побежал за немецким танком с пистолетом в руке, что-то крича и стреляя в него на бегу. Старшего лейтенанта скрутили наши пехотинцы в самых передовых окопах. Несколько минут он еще бился в их руках, все порываясь догнать врага и уничтожить его.

Одним из снарядов машина Лавриненко была поражена в борт. Лавриненко и Федотов вытащили смертельно раненного в живот радиста Шарова, а механик-водитель сержант Бедный сгорел в танке, когда сдетонировал боекомплект.

Золотая звезда

Ровно через месяц, в декабре 1941-го, Дмитрий Лавриненко погиб при миномётном обстреле. К этому времени он принял участие в 28 танковых схватках и подбил 52 немецких танка. Никем в Красной армии не превзойденная результативность.



«Внешне он мало походил на лихого вояку. По натуре был очень мягким и добродушным человеком», - вспоминал о нём полковник в отставке Заскалько. Бывший подчинённый Лавриненко, полковник в отставке Лехман, написал: «В бою за Волоколамск мы захватили любопытный трофей – ящик с железными крестами. Их мы сдали в политотдел, а фашисты вместо железных крестов получили кресты из русской березы. Такова была наша месть за Дмитрия».

Письмо комбрига Катукова матери погибшего Лавриненко: «Уважаемая мать нашего героя – танкиста Дмитрия Лавриненко. Мы не знаем Вашего имени и отчества, и за это нас простите. Ваш сын Дмитрий вел себя как истинный сын советского народа, как сын социалистической Родины. В боях с врагом, не зная страха, а горя ненавистью к врагу, уничтожил 52 танка врага и много солдат и офицеров. Он был награжден орденом Ленина и орденом Красного Знамени. Зимой в боях на подступах к Москве Ваш сын Дмитрий погиб смертью героя за свой народ, за своих колхозников, за женщин и детей, за свою Советскую Родину. Мы склоняем голову перед ним, и мы не плачем, нет. Мы гордимся его смертью, его смерть почётна. За его смерть мы мстим врагу, мы его уничтожим. На место тов. Лавриненко встали его друзья: Лехман, Биндас и другие товарищи. Не горюйте и не плачьте, а гордитесь своим сыном. Недалёк час разгрома и гибели врага».

К награждениям в 1941 году относились крайне скупо. Золотую звезду Дмитрию Лавриненко так и не дали, он получил только орден Ленина. Подписал приказ Рокоссовский.





После войны генералы Катуков и Лелюшенко, под командованием которых воевал Дмитрий Лавриненко, пытались эту несправедливость исправить. Но им постоянно отказывали. По воспоминаниям Е. Катуковой, одним из препятствий была личная позиция Гусаковского, начальника Главного управления кадров МО СССР в 1963-1970 годах, который мотивировал отказ тем, что родственники Дмитрия Лавриненко «будут требовать себе привилегий».

Это удалось сделать уже в самые последние дни Советского Союза – указом президента СССР от 5 мая 1990 года за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, Лавриненко Дмитрию Фёдоровичу присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Родственникам героя были вручены орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».

Последние письма Дмитрия Лавриненко

«Привет из лесу!
Здравствуйте, мама, Нина, Люба, бабушка, Толя, Тая, возможно, Леня (если не уехал)!
Сообщаю, что жив, здоров и невредим, чего и вам желаю.
Пишу письмо в лесу, около землянки. Уже темнеет. Сегодня получили подарки от москвичей... Мы защищаем подступы к Москве.
Вы уже, наверное, знаете из газет о нашей части, и в частности обо мне. Мама, Нина, возможно, вы и отвечали на мое письмо, которое я писал в лесу под Орлом, но я его не получил, так как вскоре мне пришлось сменить место. Я один ехал на своем танке, отдельно от части. Был в Москве, смотрел улицы, дома и опять – на фронт. В части меня хорошо встретили и представили к правительственной награде.
Поздравляю вас с праздником 24-й годовщины Октября. Мы его справляем у костра, выпили по сто согревающих граммов и беседуем, а на рассвете – в бой...
6.11.41 г.»

«Проклятый враг все стремится к Москве, но ему не дойти до Москвы, он будет разбит. Недалёк тот час, когда мы будем его гнать и гнать, да так, что он не будет знать, куда ему деваться.
Обо мне не беспокойтесь. Погибать не собираюсь.
Пишите письма срочно, немедленно.
С приветом, Дмитрий.
30.11.41 г.»

Максим Кузнецов
Главное фото: фрагмент листовки с описанием подвига Д. Лавриненко, изданной в феврале 1942 года

-- Господа почтенные! -- совсем неожиданно заговорил он в полупустом "салоне" (это теперь говорят "салон"; тогда этого слова в таком употреблении не знали). -- Господа почтенные! Вот перед вами является вагоновожатый, хоть и вагоновожатый, но в это же самое время и другой человек: поет Герасимов-простой. Ездит Ваня Герасимов по Питеру, крутит цельный день свой контроллер, смотрит туды-сюды, а в его голове словцо к словцу собирается стишок...
-- Вот напечатал он на свои трудовые деньги тоненький-маленький сборничек. Кому его стишки -- не ндравятся, а простым людям очень даже ндравятся. Об чем стишки? А вот не поскупитесь, купите, тогда узнаете... Вам тридцать копеек не разорение, Ивану Герасимову -- большая помощь... Не желает ли кто?..
Мог ли я не пожелать такого дива? Я ведь -- тоже "писал стишки". Я неотрывно разглядывал своего усатого собрата в подрезиненных валенках. Заинтересовались им -- каждый по-своему -- и другие пассажиры. Кто-то из них сердито отвернулся: "непорядок"! Два юнца взяли по книжке, бросили взгляд на обложку, поморщились, пролистали брошюрку, пожали плечами и вернули ее автору. А я... Я, каюсь, огляделся -- а вдруг едет кто-нибудь из знакомых? -- но вынул то ли четвертак, то ли полтинник, сейчас уж не скажу сколько, и приобрел канареечно-желтый "сборничек"...
Сразу скажу: это не было творением высокого таланта. Это не были стихи самоучки-пролетария, пусть несовершенные, но сильные. "Поет Герасимов" не выражал больших идей, ничего не проповедовал, ни к чему не звал. Ему было как до небес до Ивана Белоусова, Спиридона Дрожжина, Ивана Сурикова. Ни скорбей народных, ни гнева против угнетателей, ничего такого. Многое в его "сборничке" отзывало наивным графоманством. Он очень слабо владел размером и рифмой. Образцом ему был скорее "дядя Михей", чем кто-нибудь из классиков. Стихи были убоги по форме, случайны и примитивны по содержанию. А все-таки...
Я принес тоненькую книжонку домой, и надолго мы с братом впились в нее. Она доставила нам немало веселых минут. Но видимо, была же в ней какая-то внутренняя цепкость, если даже в пятидесятых годах мы все еще нет-нет да и прибегали к цитатам из "Герасимова-простого", как к цитатам из Козьмы Пруткова, по самым разным житейским и литературным случаям.
Когда нас постигало неожиданное и огорчительное стечение обстоятельств, мы, разводя руками, вспоминали его:

Получилась драма:

На Николаевском мосту

Разводная рама!..


Когда нам приходилось сообразовывать свои ежедневные наблюдения с ходом великих исторических событий, внезапно приходило на ум простодушное герасимовское повествование:

Раз в тринадцатом году,

Перед самою войною,

Город весь заполнен был

Летящей стрекозою...


Ведь всего удивительнее, что такой казус и на самом деле был.
Был однажды в предвоенном Петербурге летний денек, когда и мы наблюдали то, что иной раз случается в мире: каким-то ветром, неведомо откуда, на город нанесло мириады самых обыкновенных стрекоз -- прозрачнокрылых, радужноглазых, почти таких, какие "летают и пляшут" там, "где гнутся над омутом лозы". Стрекозиные тельца сухо шуршали под ногами; дворники сметали насекомых в копошащиеся кучки. По Неве плыли зыбкие пятна -- плотики из легких утопленниц. И старушки шептались, что это -- не к добру. И в "Биржевке" что-то писали об этом, вспоминая дожди из крыс и другие столь же неприятные явления из учебников и популярных журналов. Но наверное, один только "поэт Герасимов-простой" решился "увековечить" это редкое происшествие в стихах. Я рад, что мне сейчас дано хоть на пятьдесят лет продлить существование его стихотворной пометы летописца...
Иван Герасимов помогал нам и в литературных оценках. У нас выработался специальный термин, употреблявшийся в отношении бездарных, "проходных" стихотворных посланий, какие иной раз печатались в тогдашних журналах (да нет-нет встречаются и сейчас). Они именовались у нас "Братский стишок из Тамбова".

Лев Успенский "Записки старого петербуржца"

И чирьявые, канешь!