Подвиг героев

Подвиг героев

В«Комсомольской правде» под общим заголовком «Тайны государственного архива» было опубликовано интервью с директором этого архива доктором исторических наук Сергеем Мироненко, который, отвечая на вопросы корреспондента, память защитников столицы бессовестно осмеял, назвав подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев мифом, утверждая, «что не было никаких героически павших героев-панфиловцев», ссылаясь на то, что после войны «один за одним начали появляться люди, которые должны были лежать в могиле».



Историк Мироненко ощутил пинок в зад и рухнул на мерзлое дно траншеи. Всё ещё не веря в происходящее, он поднялся и глянул вверх. На краю траншеи полукругом стояли бойцы Красной Армии.

- Это последний? – уточнил один из военных, видимо, командир.

- Так точно, товарищ политрук! – отрапортовал боец, чей пинок направил директора Госархива в траншею.

- Простите, что происходит? – пролепетал историк.

- Как что происходит? – ухмыльнулся политрук. – Происходит установление исторической справедливости. Сейчас ты, Мироненко, спасёшь Москву от немецко-фашистских оккупантов.

Политрук указал на поле, на котором в ожидании застыли несколько десятков немецких танков. Танкисты вылезли на башни и, ёжась от холода, с интересом наблюдали за происходящим на русских позициях.

- Я? Почему я? – потрясённо спросил Мироненко. – Какое отношение я к этому имею?

- Самое прямое, - ответил политрук. – Все вы тут имеете самое прямое к этому отношение!

Командир указал Мироненко на траншею и историк увидел, что она полна уважаемых людей: тут уже находились академик Пивоваров и его племянник-журналист, у пулемёта с выпученными глазами расположился Сванидзе, рядом с ним дрожал то ли от холода, то ли от ужаса главный десталинизатор Федотов, дальше были ещё знакомые лица, но перепуганный архивист начисто забыл их фамилии.

- А что мы все здесь делаем? – спросил Мироненко. – Это же не наша эпоха.

Бойцы дружно захохотали. Хохотали не только русские, но и немцы, и даже убитый недавно немецкий танкист, пытаясь сохранять приличия и делая вид, что ничего не слышит, тем не менее, подрагивал от смеха.

- Да? – удивился политрук. – Но вы же все так подробно рассказываете, как это было на самом деле! Вы же с пеной у рта объясняете, что мы Гитлера трупами закидали. Это же вы кричите, что народ войну выиграл, а не командиры, и тем более не Сталин. Это же вы всем объясняете, что советские герои – это миф! Ты же сам, Мироненко, рассказывал, что мы – миф!

- Простите, вы политрук Клочков? – спросил Мироненко.

- Именно, - ответил командир. – А это мои бойцы, которым суждено сложить головы в этом бою у разъезда Дубосеково! Но ты же, Мироненко, уверял, что всё было не так, что все эти герои – пропагандистский миф! И знаешь, что мы решили? Мы решили и вправду побыть мифом. А Москву оборонять доверить проверенным и надёжным людям. В частности, тебе!

- А вы? – тихо спросил историк.

- А мы в тыл, - ответил один из бойцов. – Мы тут с ребятами думали насмерть стоять за Родину, за Сталина, но раз мы миф, то чего зря под пули подставляться! Воюйте сами!

- Эй, русские, вы долго ещё? – прокричал продрогший немецкий танкист.

- Сейчас, Ганс, сейчас – махнул ему политрук. – Видишь, Мироненко, время не терпит. Пора уже Родину вам защищать.

Тут из окопа выскочил академик Пивоваров и с поднятыми руками резво бросился к немцам. В руках он держал белые кальсоны, которыми активно махал.

- Срам-то какой, - произнёс один из бойцов.

- Не переживай, - хмыкнул Клочков. – Это уже не наш срам!

Двое немецких танкистов отловили Пивоварова и за руки дотащили его до траншеи, сбросив вниз.

- Швайне, - выругался немец, разглядывая комбинезон. – Этот ваш герой мне со страху штанину обоссал!

Второй танкист стрельнул у панфиловцев закурить и, затянувшись, сказал:

- Да, камрады, не повезло вам! И за этих вот вы тут умирали! Неужто в нашем фатерлянде такие же выросли?

- Да нет, камрад, - ответил ему один из панфиловцев. – У вас теперь и таких нет. Только геи да турки.

- А кто такие геи? – уточнил немец.

Боец Красной Армии прошептал ответ агрессору на ухо. Лицо немца залила краска стыда. Махнув рукой, он пошёл к танку.

- Давайте побыстрее, кончайте с нами, - сказал он. – От таких дел снова умереть хочется.

Из траншеи к политруку кинулся Сванидзе.

- Товарищ командир, вы меня неправильно поняли, я ничего такого не говорил! И потом, мне нельзя, у меня «белый билет», у меня зрение плохое и язва!

Политрук доверительно наклонился к Сванидзе:
- А ты думаешь, тирана Сталина это волновало? Он же пушечным мясом врага заваливал! И тем более, я тебе не командир. У вас свой есть – опытный и проверенный! Вот он как раз идёт!

Из глубины траншеи к месту разговора подходил Никита Михалков, держа в руках черенок от лопаты.

- Товарищ политрук, как с этим можно воевать против танков? – взмолился режиссёр.

- Тебе виднее, - ответил командир. – Ты же это уже проделывал. Да, там у тебя, кстати, кровати сложены. Можешь из них быстренько противотанковую оборону наладить! Ну, или помолись, что ли. Авось поможет!

Тут политрук скомандовал построение своих бойцов.

- Куда вы? – с тоской в голосе спросил Михалков.

- Как куда? – усмехнулся политрук. – Занимать позицию у вас в тылу! Заградотряда НКВД под рукой нет, так что мы сами его заменим! И если какая-то сволочь из вашего штрафбата рванёт с позиции, расстреляем на месте за трусость и измену Родине!

- Так ведь штрафбатов ещё нет!

- Один создали. Специально для вас!

Немецкие танки взревели моторами. В траншее послышались отчаянные крики и ругань – новые защитники Москвы выясняли, кто первым начал разоблачать мифы и втравил их в эту историю. Всем скопом били Федотова, после чего его с бутылкой выкинули из траншеи под немецкий танк. Кто-то крикнул ему на прощание:

- Ну, за Родину, за Сталина!

Михалков вцепился в уходящего политрука:

- Товарищ, у меня отец воевал, я всегда был патриотом и защитником героев, помогите мне!

- Только из уважения к тебе, - ответил политрук. – Даю отличное средство для сражения с врагом! Лучше не бывает!

И командир протянул режиссёру бадминтонную ракетку и три воланчика.

- Прощай, Родина тебя не забудет, - похлопал политрук Михалкова на прощание и устремился вслед своим уходящим бойцам…(С)

Александр Исаевич Птичкин – старшина в одном из отделов Центрального РУВД. В его обязанности входит следить за так называемым «обезьянником» - отгороженной решеткой от коридора каморкой с деревянной скамьей, засиженной местными пьянчужками и опоздавшими на метро подвыпившими студентами.

Чаще всего Александру Исаичу приходится иметь дело с алкоголической династией Никаноровых – матерью и дочерью, которые доставляются в отдел ежедневно под вечер и всю ночь проводят активнейшим образом во взаимных упреках. Никанорова-старшая страдает недержанием мочи, в то время как младшая – недержанием зловещего, «пророческого» мата. По убеждению Александра Исаича, обе женщины одержимы бесами – «темными сущностями, губящими Россию изнутри».

- Камо грядеши?! – вопрошает дам старшина Птичкин, гордо расправив плечи – Куда вы, откуда вы, что вы? Задумывались ли вы когда-нибудь над этим, бессмысленные, легкомысленные создания? Именно такое племя – Иваны-не-помнящие-родства, сухие смоковницы, утратившие свои корни – и растят новоявленные Шариковы, Шариковы-от-глобализации. Впереди у вас – мрак, ад. Вы – те ветви, которые не приносят плода. Вас по большому счету нужно обрезать и сжечь в Очищающем Костре. Костре, из которого взрастут новые смыслы, нации явятся новые силы и откроются новые горизонты.

Обычно после этих слов Птичкина Никаноровы засыпают. Утром, когда дам отпускают, Александр Исаич посыпает скамейку древесными опилками, а потом все сметает в большой совок, торопясь сделать это до прихода на работу начальника РУВД майора Ламберга.

С Ламбрегом этим, как и русскими царями, судьба сыграла злую шутку: подобно тому как русская кровь царей на одиннадцать двенадцатых разбавлена кровями германскими, еврейская кровь Ламберга на одиннадцать двенадцатых разбавлена русской, татарской и черемисской – по большому счету от смемни Давидова майору досталась только фамилия. Сложения Ламберг гиперстеничного, побритости глянцевой, а нрава свирепого. Стоит лишь посетителю определенным образом настроиться на сию интеллигентную фамилию, прежде чем ступить в начальнический кабинет, оттуда уже несется пронзительное:

- Шта надо? Кто такие? Паспорт есть? А ну, показывай!

На Птичкина же Ламберг орал ежечасно. Подо что Александр Исаич, не догадываясь о том, как на деле у Ламберга обстоят дела с кровями, подвел пронизанную немалым укором идеологическую базу. После принятия очередной порции матюков от начальника, Александр Исаевич запирался в каптерке при «обезьяннике», доставал засаленный томик «Двести лет вместе», любимое произведение своего тезки, и находил в нем объяснения всех странностей и причуд своего «гонителя» Ламберга.

Но особенно любил старшина Птичкин, когда в «обезьянник» попадали студенты. В его голосе появлялся металл:

- Ну рассказывай, образованец, как дошел до жизни такой? Ты понимаешь, что твой интеллект – ноль, что научные школы сегодня, в связи с деформациями развития, никакие, что ты – Шариков, родства не помнящий? (Оценку современных научных школ Птичкин вычитал в журнале «Наш Современник» и спешил дать эту суровую оценку любому, на ком читались признаки «образованщины»). Ваши «антифашисты» - обыкновенные нарики, а ты сам – бухарик!

В периоды, когда Птичкина Ламберг разносил особенно сильно, свой коронный речитатив об образованщине Александр Исаич завершал особенно болезненно:

- И пойдешь ты на зону, дорогой мой человек!, варьируя иногда «на зону», «в тюрррягу», «в арррмию».

На зону, конечно, студенты-образованцы не отправлялись: по утру они убредали от отделения бульваром сонным, с вереницами желтых ангелов в голове и мочащихся кошек во рту, а вот Александру Исаичу приходилось не жалеть опилок, чтобы впитать до прихода Ламберга пахнущую «Страйком» и «Ягуаром» жижу. Впрочем, напитки эти, введенные в молодежный рацион демографически-ориентированными национальными стратегами, спасали Птичкина от опасных выплесков молодежной агрессии, поскольку содержащийся в них алкоголь сосуды расширял, а содержащийся в них же кофеин – сужал, и молодые люди как бы качались на «крылатых качелях», не обращая особого внимания на желчеизлияния старшины.

Один раз в обезьянник привезли абсолютно заторможенного молодого человека с напомаженной шевелюрой и одетого из коллекции Quelle. Из его брюк на стол дежурному был выложен десяток пакетов с белым зельем – судя по всему тем самым, под действием флюидов которого и находился новоявленный красавец. Судя по количеству зелья, молодому человеку грозило по меньшей мере 10 лет тюрьмы.

Птичкин бодро расправил плечи и, картинно расхаживая перед клеткой «руки-в-брюки», завел с молодым человеком язвительную беседу.

- Ну-с, наркоша – торчунок, Торричелли, Торричеллиева Пустота – суши сухарики годков, хех, на десять. Допрыгался, образованчик. Ишь, нарядился! По клубам клубился? А как на вокзале оказался? (из записи в учетной книге следовало, что взяли парня на вокзале, в баре, где он в открытую стал потреблять наркотическое вещество с пренебрежением, как было отмечено в записи, к органам власти). Ну, не важно. Попал ты, Шариков, конкретно!

На лице молодого человека, однако, вместо испуга появилось удивление, что несколько насторожило Птичкина:

- Слышь, «Торричеллева Пустота»! Попал – это ты! И просто пока не всосал свое попадалово! Я – Сосулькин. Слышь, урод? Не всасываешь? Сосулькин!

Птичкин рассматривал паспорт задержанного, из которого следовало, что тот – действительно Сосулькин, однофамилец одной весьма влиятельной в городе дамы. Однако, всем было известно, что сын Сосулькиной – успешный бизнесмен, возглавляет совет директоров Торгово-Промышленного банка, и вообще уважаемый человек. А тут – наркоша, торчун, Торичелли. Да нет, бред какой-то.

Роковым для Александра Исаича обстоятельством стала недооценка грехопадения современных образованцев, а ведь мог бы и вспомнить, что «бес» Ставрогин, столкнувшись с пресыщением, а чрез него – с Пределом, пошел грешить в самые низы.

Приосанившись, старшина перешел к коронной своей фразе:

- И пойдешь ты, торчунок, на зону!

Обычно эта фраза резонировала сводом «обезьянника» и каптерки. Но сейчас Птичкин не почувствовал привычного едва уловимого эха, как если бы коридор был наполнен народом. Боковое зрение, к ужасу Птичкина, как бы подтверждало его предположение – по всей видимости, во время своего разглагольствования с «Торричеллиевой Пустотой», он не заметил, как в отдел пожаловала высокая комиссия.

Осторожно оглянувшись, старшина обомлел: сразу за ним, весь красный, стоял Ламберг с оторванными погонами, вокруг толпились журналисты с мобильными телефонами и блокнотами, образуя некий амфитеатр, в центре которого, будучи обособленными от многочисленной челяди, стояли… Сосулькина и ее «правая рука» Косулькина!

На Птичкина обе дамы внимания не обращали: Сосулькина сверлила взглядом притихшего «Торричелли», а Косулькина скосила глаза на свод «обезьянника», место, где осыпалась штукатурка и росли какие-то странного вида сталактиты. Попунцовевший Ламберг трясущейся рукой самолично отпер «обезьянник», Сосулькина кратко рявкнула молодому человеку «марш в машину!». Тот мрачно забрал со скамьи крокодиловую куртку, подошел к Птичкину и смерив помертвевшего старшину презрительным взглядом, проговорил «мужик, ты попал», после чего не спеша двинулся к выходу.

Неловкая пауза длилась недолго: Косулина небрежным жестом выхватила из красной папки Ламберга первый попавшийся документ, всмотрелась в него скосив к носу всевидящие глаза и театрально обратилась – прежде всего к Сосулькиной:

- Так я и думала! У них, помимо того, что землеотвод подтвержден просроченным документом, амортизация здания не оформлена; договор с энергетической компанией подтвержден не гербовой печатью, а канцелярской, то есть это филькина грамота; и, обратите внимание, по договору ремонтникам переведено 650 тысяч три месяца назад, а протечка не ликвидирована и кровля (я посмотрела!) до сих пор не перекрыта!

Сосулькина, перед тем как ответить на театральную реплику Косулькиной, поправила прическу, оправила костюм и встала так, чтобы в кадр попала не только она, но и распекаемый ею нерадивый чиновник, т.е. Ламберг:

- А тут и смотреть нечего! Тут сейчас все руководство у меня возьмет лопаты – да, да, что вы стоите, уже берем лопаты – идет на крышу, сбрасывает снег, сбивает сосульки – это надо ж, нарастили трехметровые сосульки! Чего стоим, к Вам это разве не относится? – обратилась она к Ламбергу, но промахнулась и обращение оказалось адресованным вращавшемуся под локтем у дам милицейскому генералу.

Генерал с Ламбергом трусцой побежали во двор за лопатами-скребками. Дамы, окруженные многочисленной челядью, постояли какое-то время посреди милицейского двора, причем Косулькина со знанием дела указывала на крышу, а Сосулькина покровительственно соглашалась, после чего процессия расселась по черным Ауди кавалькадой, покрякивая, покатившимися прочь со двора.

ЭПИЛОГ

Через неделю после отъезда властительной кавалькады, здание РУВД было не узнать: стены белели новой штукатуркой, крыша сияла особого состава жестью, двор был чист от снега. Через каждые 10 минут во двор выбегал испуганный человек с погонами старшины и скреб совершенно чистый двор лопатой-скребком. Это был Александр Исаевич Птичкин. История умалчивает о его разговоре с капитаном (да, именно капитаном!) Ламбергом за закрытыми дверями, но после этого разговора из его тумбочки раз и навсегда исчез томик «Двести лет вместе», а со студентами, попавшими в обезьянник, он беседует теперь очень уважительно, допытываясь в основном о «современных научных школах». Для Никаноровой-старшей он на собственную зарплату купил биде, которое самолично промывает в хозблоке 2 раза в сутки. Капитан Ламберг перестал выходить из своего кабинета, а настраивающиеся на его интеллигентную фамилию посетители теперь оказываются не обманутыми в своих ожиданиях, более того – приятно удивленными.

И все было бы хорошо в этой истории, если бы не одна странность. Примерно раз в месяц – в то время, когда усталый Александр Исаевич выходит со двора райотдела, перед ним притормаживает каждый раз новый баварский кроссовер из распродаваемых прошлогодних коллекций эксцентричного брунейского султана. Из-за медленно опускающегося тонированного стекла появляется каждый раз в новых очках Сосулькин-младший, каждый раз говорящий немеющему от ужаса старшине:

- Слышь, Торричеллева Пустота! Ты – попал!

Окно закрывается и машина бесшумно уносится прочь.

Древний текстик...:)