Политические памфлеты Ежа - Настежа

Еж и особенно предыдущий Настежь были богаты на политпамфлеты.
Разгром самодуровской выставки, декабрьские события, дело Pussy Riot -
все это не осталось незамеченным ежовскими памфлетистами. Сегодня,
когда все гневные и все возвышенные слова форумчанами уже сказаны
и идет какая-то вялая и усталая перепалочка (каждый знает все, что может
сказать оппонент), на мой взгляд, возникла необходимость в создании
антологии гнева и пафоса, необходимость отлить в граните основные
мысли былых сражений. Ну а для случайного сетевого путешественника
такая подборка, возможно, будет поводом добро рассмеяться или чаще
даже недобро улыбнуться. Что для здоровья также полезно.

В качестве эпиграфа

В тот день над днепровскою кручею
Где лист вырезной пожелтел
Друзей молодых и замученных
Бандиты вели на расстрел.

- Кончай их, чего с ними чикаться,
На дно опускай комсомол –
Свирепо рокочут деникницы,
Чернеет винтовочный ствол.

Дымя сигаретой, старательно
Нагайку сжимая в руке
Лютует один из карателей
Со шрамом на левой щеке.

И вдруг Ким отчетливо понял:
Не то все, ребята, не то!
И в дымный в тот, в солоный полдень
Порвал на груди он пальто.

Он понял: каратель со шрамом –
Его генетический брат.
А прекрасный человек в комиссарской тужурке –
Так этот вражина стократ.

Значок комсомольский оранжевый
Ким выдрал и выкинул прочь.
С презреньем взглянул он на Еву –
На комиссарскую дочь.

«Ты помнишь, на той продразверстке
Пылали руцкИе стога
И гибли казаки невинные
У города Кременчуга?!»

Молчала презрительно Ева,
Лишь скороговорка свинца
Казаческого револьвера
Дотронулась ей до лица.

«Эх, как же ребятушки, любо…» –
Кричал Ким чубарый -«…нам жить!
Ведь с нашим Рубцованным Фролом
Никак нам нельзя затужить:

Оранжевую мразину
С мерзким Свердлова лицом
Мы выжжем каленым железом
Выбьем нагаек свинцом.

Чтоб над Днепром и над Доном
В белом орнаменте свастик
Владимир Владимирыч Сталин
Грозную вершил власть свою!

Гимн камазарю

Сколько копьев сломано вокруг необходимости формулировки национальной идеи или, как часто говорят на татарский манер, «русских смыслов». А ведь ее формулировка парадоксальным образом лежит на поверхности: наша национальная идея – ни что иное, как КАМАЗ! Попытаюсь обосновать.

Когда на территорию России приходят сибирские морозы, каждый дом, каждый подвал, каждая квартира наполняется голубоватым, сыровато-тошнотворным и немножко "уходящим в керосин" дымом – это начинают свою жизнеустроительную работу сотни татарских чудо-машин – КАМАЗов.

Могли бы они работать без дыма? – могли бы: автобусы, грузовики и тягачи Нью-Йорка, Милана, Тель-Авива, Дели и сотен других бесцветных городов мира выбрасывают вовне лишь прозрачную, разливающуюся сотнями струй углекислоту - пресную, неядреную, лишенную какого-либо поучительного стержня.

Жизнь в этих городах похожа на фруктовый кефир. Люди отучены от трудностей. От "смыслов".

Камазари, греющие двигатели морозным утром, знают: голубоватый туман кажется тошнотворным только поначалу, только вне машины, и только некурящему. Они знают, что одев пропахший скипидаром зипун, выкурив пару папирос и закрывшись в теплой кабине, ты становишься повелителем этого синего тумана, поучительно продирающего прохожих интеллигентиков. Что, неприятно? А кто сказал, что будет легко?! Однако, гоняя запашистый мотор всю ночь, настоящий камазарь должен держать наготове лом или разводной ключ, дабы всегда быть готовым по-мужски потолковать с нытиками и хлюпиками с первых этажей окрестных домов.

Но торжество национальной идеи под именем КАМАЗ, вне всяких сомнений, имеет два пика – весну и осень, когда почвогрунты приобретают свою российскую специфику – «специфику Паршева»: становятся обводненными, вязкими, напоминающими по консистенции нефть.

На это празденство сбираются камазари и тут на первый план выходят уже не пропахшие скипидаром зипуны, а другой неизбывный их аксессуар – покрытые глиняной коростой кирзачи. И начинается действо. И на Земле, и в вышине творится слава черной жиже. Будь то стройка, ремонт лопнувшей трубы или свалка мусора. Первым в обводненный грунт врезается КАМАЗ. Всеми своими шестью колесами. После себя КАМАЗ оставляет жирную, черную, сочащуюся водой колею. А за КАМАЗом по колее уже поспешают мужички в зипунах, а, главное, в кирзачах! И колея уже почти расплылась в полуметровой глубины желеобразную массу, в которой кирзачи чувствуют себя в родной стихии. Мужики охотно выносят эту жижу на новые – еще не освоенные ими территории, и вот уже брюки проходящих мимо интеллигентиков жадно впитывают эту парадоксальную жидкость, напоминающую одновременно и почву, и кровь.

Летом камазари почти незаметны. Они сходятся лишь на концерты в День России и День десантника, а также на гастроли группы Любэ. Подпевают немолодому кривоногому чудаку в сталинском френче и попивают темное крепкое пиво.

Они шутники. Раз, проходя мимо припаркованного на газон КАМАЗа, я ненароком услышал, как водитель – парень лет 25-ти – говорит с интересом слушающей его девушке:

- Все нештяк бывает, когда покушаешь картошечки, яишенки, пернешь и накроешься одеялом, пцу!

Сказав это, он залихватски подмигнул. Девушка рассмеялась. От припаркованного на газоне КАМАЗа струился знакомый мне резкий, немножко тошнотворный запах…

Говорящая голова

По образованию Сергей Снетков радиоэлектронщик. Именно поэтому сразу после ВУЗа он устроился курьером в газету «Бухгалтерский учет» - в снег, дождь и слякоть его можно было видеть шныряющим с громадной сумкой между арендуемыми помещениями на одном шумном проспекте, а вечером обессиленно лакающим пиво в одном из алкоголических сквериков – на водку, к счастью самого Сергея, денег в его карманах уже не находилось.

Так бы и сгинул в безвестности наш курьер-электроник, если б не встретился случайно со своим одноклассником.

…Как-то раз раздавал Сергей на шумном проспекте владельцам солидных иномарок цветной довесок продукции издательства «Бухгалтерский учет» - «Интим-салоны города Москвы». Когда тонированное стекло одного из трехлимонных кроссоверов неспешно опустилось, Сергей увидел перед собой трескающуюся харю Ромки Баранова, с которым они 5 лет сидели за одной партой. Оказалось, что Баранов работает помощником депутата, являясь одновременно менеджером по пиару одной солидной политической партии.

На следующее утро Сергей регистрировал в налоговой инспекции «Институт анализа стратегических политтехнологий», директором и единственным сотрудником которого он являлся. Сам институт представлял собой закуток в офисе общественной приемной депутата N, куда Барановым были перенесены старый компьютер, принтер и факс, а также перекачено засиженное боссом старое кресло. От Сергея Баранов потребовал чисто выбрить голову, одеть белую рубашку, черный с рубином галстук и выбрать солидные очки.

К очкам были требования весьма серьезные: оправа должна быть одновременно консервативной, но и учитывать современные тренды. Линзы должны уходить слегка в минус (но не дай Бог в плюс!), но именно слегка. Дизайн должен быть с намеком на сенаторский, но, в то же время, должна проглядывать и «легкость яппи».

Требовался от Сергея провластный комментарий текущей политической ситуации, болтолого-ерундологический ее анализ и оптимистический прогноз. А поскольку на этом поле конкурировало по меньшей мере 10 подобных «институтов», стилевой спецификой снетковской ниши, как ее определил пиарщик Баранов, была «интеллектуальность комментария», его «прагматичность» (т.е. отсутствие «соплей» и пусть даже оправданных верноподданнических эмоций) и «самоуверенность».

За три дня Баранов потребовал от Снеткова ознакомиться с манерой знатока Друзя – да, теперь Сергей, представая перед телекамерами, должен был сдержанно сиять – как это делает знаток Друзь, когда выходит на мороз Нескучного сада за очередной хрустальной совой.

У власти в то время находился Синепупиков и именно авторитарные выходки этого правителя Снеткову предстояло «интеллектуально» и «прагматично» обосновывать. В целом новая работа Сергею нравилась – не прошло и трех месяцев, как он стал приезжать на работу на миллионном кроссовере и мог себе позволить турне по вип-интим-салонам из путеводителя издательства «Бухгалтерский учет». Однако, в этой работе напрягали ток-шоу, когда в кадр бралась не только его высокоинтеллектуальная говорящая голова, но и он сам – худосочный, неказистый и совершенно не закаленный в политических рубках - в одной студии с заматеревшими либеральными журналюгами и безбашенными глашатаями-борцунами.

Сергей нашел две мулечки, за которые полюбился политическому бомонду и нашел себе злейшего врага в лице конкурента из «Института ерундолгического анализа национальной стратегии», маститого полит-ерундолога Никандрова. Во-первых, он «открыл» и запустил очень звучный слоган «антисинепупиковские силы», который у него пытались даже спереть несколько провинциальных ерундологов, но из этого ничего не вышло, а во-вторых, он овладел методом раскрытия противоречий современности именно через отсылку к «антисинепупикоским силам». По Снеткову выходило, что антисинепупиковские силы постоянно структурируются, перегруппируются, принимают самые разнообразные очертания, воплощаясь в диапазоне от ультраправого до ультралевого флангов и иногда даже «сходясь как сходятся крайности», но их главная цель – «демонтаж Синепупиков-ассоциированного ядра национальной стратегии», структурирующего процесс «прагматичного наращивания внешнего и внутреннего влияния».

И вот теперь мы вплотную подошли к тому скандальному ток-шоу, после которого имя Сергей Снетков стало нарицательным. За месяц, предшествовавший этому событию, дела у Синепупикова пошли как-то наперекосяк. Прям удивительно – только недавно все было в шоколаде, и – бамс! – полная жопа. На политическом небосклоне стремительно взошло светило Поддверного – и опять же, просто-таки ниоткуда. Точнее, затевался Поддверный как проект каким-то криволапым технологом-ерундологом. Но за такие проекты этому криволапому следовало бы пообрывать обе лапы, ибо раскрученный подлец Поддверный полностью оправдал свою фамилию – пришел и навалил хозяину под дверь.

Сергею Снеткову на, ставшем за последние дни совершенно либеральным, телешоу предстояло дать свой обычный – интеллекутальный, прагматичный и оптимистичный просинепупиковский комментарий. Вроде и компания собиралась для этого подходящая – брюхатый писатель с шевелюрой витии, уже 15 лет собиравший стабильный доход с грядки попеременного проклятия-восхваления Синепупикова и маргинальная безбашенная правозащитница, 15 лет находящая шик в сравнении Синепупикова с самыми кровавыми диктаторами человечества. Да только вот нифига, думал Снетков: эти-то уже постригли свои грядки по самое не могу и скопили на безбедную старость, а мне вот валить Поддверного с двумя копейками в ВТБ, да паркетником-Ауди на стоянке резонов нет…

Шоумен тем временем вкрадчиво взял Сергея за рукав и, картинно побоченившись, заговорил:

- Сейчас многие, но, конечно, не Вы, в недоумении: еще вчера либертарианцы терпеть не могли националистов, а сейчас те и другие слились в экстазе, лишь бы помешать структурированию просинепупиковских сил. – Снетков, коробясь от того, что встретил свой термин «на базаре, в сапогах», принялся за какой-то еще до конца неясный самому финт:

- Националисты, Володя, националистам рознь. Есть такое понятие «гражданская нация». Именно при его рождении на нашей почве мы и имеем честь присутствовать. Вы упомянули «просинепупиковские силы», подразумевая, очевидно, что сейчас мы наблюдаем структурирование антисинепупиковских сил. Но я бы внес, коллега, определенную коррективу: вряд ли можно сегодня говорить об антисинепупиковских силах. Да, силы НЕ-синепупиковские, но мы тут должны видеть разницу: АНТИсинепупиковские и НЕ-синепупиковские – то есть готовые к пересмыслению диалога с Синепупиковым, к которому сам Синепупиков их и подготовил, исподволь сделав за это десятилетие граждански зрелыми… - Шоумен, у которого сценарий всего мероприятия был расписан заранее, оказался к такому финту совершенно не готов. Поэтому, импровизируя, обратился прямо к волосатому брюхачу:

- А что Вы, Александр Альбертович, думаете по поводу этого странного симбиоза и по поводу тезиса Сергея о «гражданской нации»?
Писатель стеклянными глазами воззрился на Снеткова, как бы примеривая на него какую-то цветистую метафору и, нервически подергиваясь, заговорил:

- Лысый череп господина Снеткова – это череп самого сатаны. Он прилетел сюда из преисподней, на перепончатых крыльях, а за ним сюда ворвались миазмы девяностых и я уже вижу вылезающих изо всех щелей либеральных червей с головами Сатанидзе, Савостьянова и Шахрая. «Гражданская нация» - это выхолощенное понятие, превращенное этими копошащимися существами в собственную противоположность, этим понятием они будут прикрывать омерзительные преступления, уже начатые Поддверным… - Снетков, пригвожденный к своему месту приговором сурового писателя остолбенел: руки безвольно повисли, словно плети, а ноги было не отодрать от драпированных подмостков студии. В бой «на помощь» Снеткову пошла безбашенная правозащитница. Смакуя каждое отчетливо произнесенное слово, она с каждым же словом становилась все презрительнее:

- Если бы в девяностые годы у власти был бы хоть один либеральный червь, то был бы устроен Нюрнбергский процесс над коммунистами, и Вы бы отбывали сейчас пожизненное заключение за оккупацию Афганистана. Синепупиков – последний диктатор Европы, а Поддверный – его могильщик. – По исполненному мольбы взгляду шоумена, Сергей понял, что должен сейчас все как-то скруглить, но язык его перестал слушаться:

- Большая ошибка рассматривать не-синепупиковские силы как антисинепупиковские. Они – неопределенны. Они, если хотите, индикатор зрелости гражданского общества. Они индикатор договороспособности власти тем более, что явились результатом властной активности в направлении строительства гражданских институтов. И в этом смысле по большому счету в каком-то аспекте являются просинепупиковскими. «Гражданская нация» - это, не как говорит уважаемый Александр Альбертович, ребрендинг, это совершенно креативная тенденция новой ерундологической реальности. И я не согласен с параллелями о диктаторах. Я бы сказал, что Синепупиков сегодня – тот самый Де Голль. Но я бы не сбрасывал со счетов и перспектив тандема «Синепупиков – Поддверный», ибо поддверный знаменует новую тенденцию. Да – именно так: Поддверный как новая тенденция Синепупикова. – Однако, писателю такой компромисс пришелся не по душе:

- Вижу град небесный, в нем Нюрнбергскую скамью. А на этой скамье, на этой жаровне извивающихся червей, жаб и снетков. Русский! Иди в Белокаменную! Пади ниц! Проси Синепупикова вернуться! Вернуться с метлой и вымести всю налипшую на русскую жизнь нечисть… - неожиданно для всех Писатель схватил стакан и с возгласом «изыди, сатана!», плеснул в сторону Снеткова. Однако рука писателя дрогнула (по-видимости, он очень волновался), поэтому всю порцию Боржоми приняла на себя дородная правозащитница. В ее глазах вспыхнула азартная искорка: сорвав с воротника микрофон, она ринулась на Писателя и с наслаждением вцепилась в его витийствующую шевелюру.

Сергей Снетков по-прежнему стоял пригвожденным к сцене, а в его расширившихся зрачках отпечаталась с раздутыми ноздрями харя присутствовавшего на передаче однокашника Баранова…

Историю эту курьер Снетков вспоминать не любит. Лишь в момент, когда тонированное стекло трехмиллионного кроссовера нехотя опускается вниз, Сергея охватывают озноб, стыд и ужас.

Филипп Киркоров и атомное православие

Так уж меня заведено – вечером 12 апреля я еду на Кировский завод, захожу в пивной зал и сажусь за столик с видом на пустырь перед Балтийской Верфью. Мужички с Кировского завода поглядывают на меня сначала с недоверием – жилет пике, бламанже, парле франсе, но я стараюсь их обезоружить, сразу взяв быка за рога: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?» - развязно и напористо «скрыто цитирую» я, фаллоцентрически наприая на «р» тех самых дорог – «Ну, будем!», после чего залпом опрокидываю в себя кубок «Балтики»-темненького под уважительное покрякивание моих немолодых визави. Так начинается наш «Вечер Космонавтики», а заканчивается он неизменно нашим нестройным хором в пустом вестибюле станции метро:

…И за то, что бесстрашный Гага-а-рин совершил свой высокий полет…

Но сегодня пивной зал оказался странным образом пуст. Над пустырем застыл след то ли взлетевшего в Пулково самолета, то ли пролетавшей кометы. Но та – пролетевшая – комета не шла ни в какое сравнение с тем, что надвигалось, и что я чувствовал по едва уловимой вибрации моего "кубка". Надвигалось что-то большое, гривастое, апокалипсическое:

…Даже в зеркале разбитом, над осколками склонясь,
В отражениях забытых вновь увидишь ты меня…

- слышались приближающиеся громы. За громами из огненного телевизора вырвалось ОНО – волоокое, в море огней и трубно вещающее – то, что надвигалось исподволь, к явлению чего мы так долго готовились, от чего вибрировал на столе мой кубок, чего как воздуха ожидало все мое существо…

ОНО, это явление – Филипп Киркоров. Он как комета. Но он – более чем комета. Он как знамение. Но он – больше, чем знамение. Он – явление апокалиптическое: одновременно огнегривый лев, но и - вол, исполненный очей. Врывается в обыденность, наподобие атомного взрыва, но несомые им энергии не разрушительны, а созидательны. Он – один из столпов атомного православия, и именно этот его аспект я хочу раскрыть в этом небольшом эссе.

Согласно концепции современного русского мыслителя Егора Колмогорова, атомное православие – это холмы и горы, мирный атом и грозные боезаряды, стоящие на страже совершенно уникальной цивилизации, ногами попирающей твердь, а взорами охватывающей свод небесный. Атомные ледоколы, атомные подводные лодки и атомные электростанции осуществляют прорыв этой цивилизации одновременно вглубь и в будущее, но сам прорыв происходит ровно по заветам старца Филофея, по тем траекториям, которые наметили безвестные схимники – общего Дела делатели в вологодских лесах. Прорыв этот грозен как меч, превнесенный в мир с целью его [ветхого мира] обновления. Как Юрий Гагарин, бросивший эту цивилизацию в космос, так и Эллен Рипли, защищающая в скафандре ценности этой цивилизации – приближают к нам ее новые гудящие вехи.

Да, именно гудящие! Атомное православие высокоэнергетично. Оно гудит. Гудят мегаджоули непроявленных энергий, бродят соки будущих прорывов, на что накладываются шум и плеск соков и энергий реализованных и вот уже реализующихся.

Атомное православие требует совершенно нового стилевого оформления. Ведь оно – вызов стихии. А посему стиль его должен быть наступательным. Востребованы сегодня не пасторская аскетичная отчужденность а ля митрополит Владимир, а цепкий взгляд, хозяйственная сметка с хитрецой и раздвоенный на конце как у мудрого змия язык, готовый к жесткой, но проатомной проповеди.

И вот тут мы переходим к Филиппу Киркорову. Люди поверхностные, а по своей поверхностности, соответственно, и неглубокие одержимы совершенно пустопорожним, совершенно бессодержательным, совершенно контрпродуктивным и, что симптоматично, совершенно либеральным представлением о так называемой попсе.

Это представление не позволяет видеть тех тектонических культурологических сдвигов, обусловленных творчеством масс в контуре их Общего делания в рамках проекта Атомного православия, вот уже 20 лет реализующегося на гудящих просторах. А задумывались ли вы, господа либералы, ЧТО значит песенное освоение реальности для задания вектора развития?!

«Нам песня строить и жить помогает, она как друг и зовет и ведет…» - и так называемая попса здесь находится в авангарде строительства, в авангарде общего делания.

Единстивенная моя с ветром обрученная
Светом озаренная, светлая моя.
Зачем мне теперь заря звезды падают в моря
И срывая якоря прочь летит душа моя…

Оглянем же разверзшийся пред нами двадцатилетний ландшафт атомного становления Гудящих просторов. Девяносто второй год – изможденные худые люди в помятых одеждах, раскроенных на Ивановской швейной фабрике берут в магазинах буханочку хлеба, рулончик серой туалетной бумаги и едут на электричке на огород. Две тысячи двенадцатый год – упитанные люди в Дольче Габбана затаривают в О'Кее свои Хендаи Туксоны, а вместо узенького рулончика берут сдвоенное «полотенце» - масштабы уже не те – и вот уже красивые рои Хендаев Туксонов, деловито гудя, двигаются в пятницу за город, а в воскресенье столь же дружно в город. Жить стало лучше, как бы это сказать – атомнее жить стало!

Но мало кто вспоминает, что врывались мы в это Гудящее Туксоново Будущее на гриве разноцветного огнедышащего волоокого дракона, и имя ему Киркоров. Каждый Новый год, в ноль часов двадцать минут он – совершенно атомный энергетический сгусток – врывался в наше Делание и задавал новые векторы развития, находясь на переднем крае песенного конструирования реальности. И мы, удивленные его блесками, его совершенно заячьими, переходящими в беличьи, ушами заряжались его атомной энергетикой, сами начинали гудеть, и этого гудения хватало на очередной Год Свершений…

Филипп Киркоров венчалася в Иерусалиме. И там же, на кладбище пророков, ему отведено место для будущего Старта в вечность, когда огнегривый волоокий дракон обратится в мерцающее созвездье, навеки с назиданием нависнущее над мировым сводом. Но это в Будущем. А пока – он, с нами. Комета. Явление апокалипсическое. Огнегривый лев, но и вол, исполненный очей. Живой упрек. И живая надежда.

Во время предвыборной кампании в Думу меня – провластного панегириста – судьба забросила в Тюмень, туда, где варится сердцевинный грифель атомного православия, где из земли исходят газы, а мужики в духмяных сапогах повелевают этими духами земли. По вечерам мы сидели на приступке рабочего вагончика и попивали чифирь. Я рассказывал про скромного парня Володьку – "такого, как ты, да я". Мужички хитренько щурились – понимали, куда я клоню и добро, хоть и себе-на-уме, соглашались со мною.

Когда совсем стемнело, над гигантской несущей доисторическую печать равниной поднялись два светящихся голубоватых газовых столба, напоминавших заячьи уши. Мужички замолчали. А я узнал, узнал его.

Это был Филипп Киркоров…

Домашняя работа. Сочинение "Жизнь и творчество Виссариона Белинского"

Виссарион Белинский жил при царе. Цари правили Россией со времен Перуна.
У рыцарей царя были бронежилеты из кольчуги и булавы, которыми они
громили чурок и хачей. Убитые русские рыцари попадали в Валгаллу, где
Один награждал их орденами за заслуги перед Отечеством.

Незадолго до того, как родился Белинский, чурки, хачи и жеды
объявили царям настоящую войну. Они закладывали тротиловые и
гексогеновые шашки, взрывали кареты и от их взрывов погибали
не только цари, но и придворные феи, и лошади.
Цари же одевали бронежилеты или правили из
особых бункеров. Один помогал править царям и рыцарям
прямо из Валгаллы.

Белинский был жедом. Но закладывать шашки ему не позволяло
здоровье, в молодости он заразился сифилисом и гонореей.
Поэтому он писал книжки и листовки и разбрасывал их
в потемках по дворам в Петербурге, который был в то
время столицей России.

В этих листовках он призывал подбрасывать тротил царям
прямо в кареты, а также писал рецепты взрывных смесей.
Он был камикадзе, поскольку знал, что болеет
еще и гепатитом.

И тогда он написал Гоголю письмо, где
призывал взрывать церкви. Гоголь назвал его
"кувшинным рылом", на что Белинский обиделся
и попытался Гоголя отравить.

Умер Белинский от гепатита в венерической лечебнице
и похоронен неподалеко, на Волковском кладбище.
Когда Белинского вскрыли, оказалось, что его
мозг от сифилиса усох до величины грецкого
ореха.

И поделом. Так будет со всеми врагами России.

Странный случай Василия Дулькина

Василий Дулькин, 1962 г.р., оттрубил всю сознательную жизнь старшиной, заведуя казармой при складе горючего близ сельца Кульбачного, под Шуей. Лишь пять годков назад он демобилизовался, осел в этом самом сельце у дородной бабы Аксиньи, принесшей ему уж годков 12 как белобрысого Гаврилу. Пенсию получил он по сельским меркам огроменную, поэтому на работу в совхоз устраиваться не стал, а весь с головой ушел в сбор ягод и грибов, а того больше - чтение всего и вся – главное чтобы буквы были нашинские. Будучи и изначально мужиком с ленцой, обленился Василий на пенсии окончательно: располнел, брить бороду не стал, да и стричься не стригся – хорошо, годков десять тому волосы сами из башки полезли.

Аксинья-то поначалу на мужа ворчала, но потом плюнула, ибо деньжата в доме от него были, да долг супружеский он выполнял справно, а что бормотал о танках, да правителях, лежа на печи – Бог-то с ним, лишь бы водку не лакал, как другие мужики в Кульбачном.

Удивил, правда, Василий Аксинью раз до невозможного. Об этом, собственно говоря, и история…

Кувырнулась раз в кювет в аккурат у съезда на сельцо огроменная фура, ехавшая в Москву из Ярославля. Типография там в Ярославле дешевая. А фура, значит, везла с типографского склада продукцию разных лет в издательство-заказчик с мудреным названием «Ад маргинем», весь пролесок книгами усыпала. Пока тягач из болота откапывали, про книги-то все и забыли.

Василий же, рыбачивший в то время неподалеку, книги рассыпавшиеся-то заприметил, да по вечеру все до единой аккуратненько собрал. Солидная пачка получилась – еле до дома дотащил. Поднял Василий книги в несколько приемов на чердак, только его и видели.

Аксинья отчасти привыкла к чудачествам мужа, поэтому пока первые два дня Василий с чердака не спускался, и не волновалась особо. На третий же день стосковалась она по мужу, сварила три огромные луковицы, как он любил, начинила их рисом с фаршем говяжьим, сдобрила петрушкой, да на чердак понесла.

В то время, как в «кабинет» зашла Аксинья, Василий уже доканчивал лиотаровское «Состояние постмодерна»; позади валялись два томика Деррида, с обложки одной из которых на Аксинью смотрела чопорная фарфоровая кукла, выводящая что-то по гламурной писчей бумаге птичьим пером, чуть позади лежала «Символический обмен и смерть» Бодрийяра.

- Куда ж ты, черт, запропастился? – по-доброму взревела Аксинья, поставив перед мужем горшок с приворотным луковым зельем. Лицо Василия приняло неуловимо-капризное выражение:

- Да ты, как я не погляжу, постмодернисткой стала – к скрытому цитированию прибегаешь…

- Чаво? – рассердилась Аксинья. Василий снисходительно (хотя и тоже «скрыто») процитировал:

- «Но ты, конечно, не поймешь там запечкою. Потому ты есть темнота некультурная»… Габриэль Мариус, «Седьмая луна»: именно там есть строчки «Куда же он, черт, запропастился»… Да, Аксинья, все повтор, все коллаж… Аксинья разочарованно уселась на лавку:

- Ну ты это: жрать-то будешь? – Хотя, поглядев на мужа поняла – теперь он ее не будет слушать и нести всякую ахинею до вечера, как было после того, когда он купил на вокзале пособие по иммунологии. Василий и правда расселся поудобнее, запустил ложку в котелок и заговорил:

- А если, Аксинья, разобраться в парадигмальных основаниях науки, то выяснится, что знания-то как такового и не существует – существует вереница сменяющих одна другую парадигм. Посему истина, Аксинья, прагматична: чтобы достичь победы в языковой игре, возможно смешение методологий, истина, Аксинья, - некий концептуальный коллаж. Теперь же перехожу, Аксинья, к вещам стратегическим. Чтобы метафизическая Евразия, Аксинья, взяла верх над метафизической Атлантидой, ей нужно отказаться от модернистского восприятия мира и перейти к постмодернистскому, с тем, чтобы уничтожить Запад его же оружием. Ты скажешь, Аксинья, слишком самонадеянно? Это так. Но и ставки в этой игре высоки…
После этих слов Василия на чердаке показалась взлохмаченная голова Гаврилы:
- Па, Евлампий Елисеевич пришел, тебя зовет!

Евлапмий Елисеевич – местный участковый. Это обстоятельство Василия сильно взволновало:
- И принесла же нелегкая. Агент мондиализма проклятый. Услышав слово «мондлиализм», Аксинья испуганно зашептала:

-Но, ты только Елисеичу про манду, смотри, не ляпни! - Василий, расправляя сюртук, уже степенно выходил на двор. Евлампий Елисеевич, хитро прищурившись, оглядывал Василия:

- Грузовик третьего дня на трассе грохнулся, слыхал-ль? – Василий замешкался:

- Да, слышал что-то такое, с мукой, говорят? – Евлампий прищурился еще больше:
- Да не с мукой, Василь Андреич, а с книгами. С книгами, а тебя Авдотья Никитична тогда же третьего дня с кипой книг и видела; не валяй дурака, Василий, сдавай товар, и чтобы все точненько!

- А ну, марш, на чердак, от людей за тебя стыдно – залепила Василию легкий поздатыльник Аксинья…

…Ну что ж, сдаваться так сдаваться – хитренько прикидывал Василий Дулькин – поражение ведь это фикция, скажем так, артефакт или, лучше сказать, произвольно заданный элемент социального конструкта. Если вглядетьсяв парадигмальное-то основание…

Толоконникова и Босых

Толоконникова – толокно, ступка, ведьма. Когда она родилась, рухнула Берлинская стена, на лбу Михаила Меченого проступила кровавая цифра 6, разъяренная толпа расправилась с Чаушеску, а в одной из псковских церквушек тревожно зазвонил колокол. После этого из старой запущенной избы выскочил взъерошенный известный во всей округе бесноватый и, размахивая метлой, понесся по пыльной улице, блуждая мутными глазами и облизывая пену, стекающую по подбородку.

Босых – босичком да по росе, бодрящее утро, Садовое кольцо и летняя роса. Шагающий по Москве паренек. Немножко вразвалочку. Навстречу вертикалям банков и торгово-развлекательных комплексов, навстречу утру и новым свершениям. В белой рубахе и с пиджачком на плече. Когда он родился, над Москвой затрепыхал триколор. Офицеры после долгих мытарств водрузили на фуражки орлов. А недалеко от цветаевского музея загудели экскаваторы и бетономешалки, облекая сталью и бетоном какой-то мессианский замысел.

…Уютными субботними вечерами в «Охотничьем домике» у Цепня собираются Красивые Люди. Они садятся у камина, опускают в пламя вертела, усаженные сочными антрекотами и молчат. Люди эти серьезные – не говоруны. А молчат они не тупо – как кули, а осведомленно. Ибо знают, что у камина собрались Творцы. Иван Иванович – прокурор крупного регионального райцентра. Именно его стараниями построены и работают на полную мощность глиноземный комбинат, швейное производство и птицефабрика. А ведь мог всех бизнесменов закрыть, а производства обанкротить, будь недальновидным, не смотри вперед – в будущее свое и страны. Иван Никифорович – глава налоговой инспекции. Его трудами в город допущены пять сотовых операторов – сей муж помогает горожанам приобщиться к благам мобильной связи. Главе регионального управления МЧС горожане обязаны обилием продовольственных магазинчиков – а ведь одной его резолюции было бы достаточно, чтобы из трех торговых сетей в городе осталась бы только одна. Поглядывая на клокочащую плазму, Творцы молча видят в ней контуры будущего – возведенные ими вертикали торгово-развлекательных центров, храмов и банков.

…Но не догадываются по внутренней доброте своей Красивые Люди, что есть у их Проекта и недобрый соглядатай. Каждое утро с североморских авианосцев взлетают хищные кондоры, ложась на восточный курс. В то время, как Красивые Люди молча простраивают Будущее, хищные кондоры высматривают в Восточной Стороне кауперы и колошники, мазутные цистерны и генераторные станции, радары и аэродромы, вертикали банков и торгово-развлекательных центров. Высматривают, примериваются, запоминают. Каждый вечер в мрачных североморских фьордах из черно-синей пучины всплывают зловещие нарвалы и касатки, проверяя дорогостоящую оптику, забирая в свою утробу смертоносный груз. В подземных бункерах сидят злые Серые Люди в наушниках, приросшие к датчикам и мониторам.

Что движет этими недобрыми людьми? Неужели страсть завладеть Гудящими Просторами? Вряд ли – ведь завладев, они должны были бы их переварить, а переварить расстояния и мерзлые грунты без зипунов и утраты собственного кода невозможно. Ведь и Николай I, «тип прусского офицера», оказался бессилен – что говорить о Злых Серых Людях? Нет, нет и нет: просторы им не нужны. Они готовят месть Красивым Людям – месть иррациональную. Месть за то, что сами денно и нощно сидят над микросхемами, над кульманами и пробирками, являя миру новые поколения компьютеров, автомобилей и материалов, а Красивые Люди лишь охраняют и контролируют – скважины, продавцов сырца, покупателей компьютеров, автомобилей и материалов и все-то у них срастается, да так, что еще на отдых к Серым Людям приезжают. И Серые Люди недобро наблюдают за ними из розариев и зловещих вилл, дожидаясь реванша – ядерных грибов над вертикалями банков, храмов, торгово-развлекательных центров…

Но знают Серые Люди, что прежде чем двинуть на Красивых Людей армады кондоров и касаток, нужно нанести ряд превентивных ударов виртуальным и организационным оружием…

Толоконникова – Толкинен, Кураев, бесовщина. Когда она пошла в первый класс, Радуев захватил группу альфа, тут же отпустив ее бойцов. Ельцин, одержимый недобрыми энергиями, продирижировал опешившим оркестром…

Босых – Новых, Распутин, Иоанн Кронштадский. Путь. Немножко вразвалочку. Но твердо к пацанской цели. Когда он пошел в первый класс, генерал Лебедь отдал голоса Ельцину и потопил коммунистов, а Дмитрий Рогозин организовал Конгресс русских общин. У цветаевского музея же выросла железобетонная вертикаль, остро пахнущая аммиаком и антифризом…

Серые Люди, пристально наблюдая за Белой империей Красивых Людей, нащупали ее «слабое звено». Заключается оно в том, что чем богаче и красивее Творцы, тем больше разводится в углах тараканов – бедного, грязного и злого отребья, идеальной аудитории для действия виртуального оружия – интернета. Чем больше глава таможенного департамента Иван Васильевич во взаимодействии с главой районного УБОПа Иваном Никаноровичем стараются поддержать афганского сельхозпроизводителя, тем больше в трущобах использованных шприцов, а в подворотнях агрессивных гоблинов. Однако, без интернета эти тараканы сидят по своим щелям так, что их не видно из окна проносящихся Ауди-БМВ, но виртуальное оружие делает из этой озлобленной нечисти силу, способную расшатывать общественное мнение. Видели ли вы у метро рязанскую нищую? Она сидит на четвереньках головой вниз и молится. И без копеечки не остается. А что было бы, если она молилась не на четвереньках и вверх головою? Вровень с дающим? Не резануло бы это дающего? Ходить вверх головой опасно – можно увидеть много нового и начать задумываться. Именно здесь и начинается расшатывание. Если тебе сказали, что без причащения Бог тебя не услышит, что без батюшки ты для Бога тьфу, и что на алтарь ни ногой, хорошо ли тебе будет, если ты увидишь перед этим алтарем нечто невообразимое? Спродюсировать невообразимое перед добропорядочным гражданином, предварительно хитростью заставив его оглянуться по сторонам – вот дьявольское действие виртуального оружия.

Организационное оружие – сеть фондов, которой Серые Люди покрыли Родные Прсторы и которые рассчитаны на тараканов второго рода – тех, которые не ширяются в подворотнях зельем Ивана Никаноровича, а просто завидуют Красивым Людям, чье место не могут занять по причине своей бесталанности. Этим тараканам Серые Люди внушают иллюзию власти. И тараканы второго рода рады стараться. На базе синергетических эффектов залпов виртуального оружия они строят квазиструктуры, работающие на усиление разделительных линий и готовящие в конечном итоге тараканов всех мастей к мысли, что хищных кондоров и зловещих касаток нужно ждать как освободителей, «хуже не будет»…

Толоконникова – гоблин, ведьма. Она что-то толчет в старой ступе. Толчет и варит. Варит винт. Этим винтом она опаивает своего мужа. Отчего тот впадает в детство. А ее ребенок убегает из дома и ищет «тетеньку из органов опеки»…

Босых – завсегдатай умных мальчишников. Острый комментатор интернета. Инициатор самовольных богатырских акций. … Самоволочка хмельна, как самогоночка, пролетела как картоночка под шумливый ветерок. Самоволочка - в помаде гимнастерочка. А на прощание, чернобровочка, хоть подержись за ремешок…
Незаконно? Негуманно? А кто сказал, что в борьбе против виртуального и организационного оружия цель не оправдывает средства? А кто сказал, что нужно подставлять правую щеку?
Александр ходит немножко вразвалочку. Говорят, именно так ходил преподобный Александр Невский по городищу Батыя, когда его дружина привозила с северных земель телеги, набитые утварью и зерном. Походочка с хитрецой. Со стратегическим мышлением. С прозрением национального интереса. Поравнявшись с этим короткострижденным, но Красивым Человеком, я долго глядел ему вслед. Закатное Солнце образовало вокруг него подобие нимба. А я подумал: нам, старикам, нечего бояться, когда рядом с нами живут такие вот п-парни…

И ты споешь пpо свет в любимом окне,
Пpо звезды, что в тишине над гоpизонтом гоpят…
И ты споешь, и тихо клены вздохнyт,
И вновь тебе подпоют …pебята с нашего двоpа…

Орфей и Эвридика

Эту историю мне рассказала Екатерина Николаевна, 90-летняя сиделка в Эрмитаже,
когда заговорщицки колдовала над яичницей-глазуньей на нашей нищенской кухне
в питерской коммуналке...

...В жизни Таисии Мовсесовны роковую роль сыграла ее бабка – Гаянэ Хачатуровна. И дело даже не в том, что она заставляла Таисию заучивать имена древнегреческих мифологических персонажей, а в том, что внушила ей ужас перед мужчинами – похотливыми созданиями, устроившими настоящую охоту за Таисией с целью «забрать ее честь» и тем самым неимоверно унизить их древний род. Из рассказов и умолчаний Гаянэ Хачатуровны можно было понять, что их род (в отличие от других родов, самоподдерживающихся, скать, традиционным способом) берет начало от чистого горного источника – в одном удаленном ущелье, где цветут эдельвейсы и рододендроны.

До тридцати лет Таисии успешно удавалось отбиваться от мерзких охотников мужского пола. Она научилась наблюдать «за происходящим» боковым зрением, возмущенно надувать щеки, а также возвращаться домой засветло даже в декабре. Когда ей исполнилось тридцать лет, она по каким-то признакам поняла, что дикая охота за ней закончилась и теперь можно расслабиться. Только тогда начался подлинный расцвет Таисии.

Она стала заядлой театралкой. И, кстати, бичом Темирканова. Как известно, маэстро не изжил пагубное пристрастие к табаку и частенько в антракте выбегал на служебную лестницу, судорожно затягиваясь табачным дымом. Для Таисии же эта лестница стала медом намазанной. Стоило лишь маэстро уединиться и взять в руки зажигалку, как в предбанник черной лестницы выходила полная дама и, торжествуя, шествовала мимо него, напевая в натуральном миноре что-то вроде «Kto ma takie dziwne oczy? - Eurydyka, Eurydyka. Kto ma takie dziwne usta? -Eurydyka, Eurydy-y-ka», пожирая убитую опростоволосившуюся знаменитость своим боковым зрением. Позже, в понедельник, на работе Таисия, пикантно раздувая щеки, рассказывала своим товаркам, с любопытством оставляющим на это время библиотечные каталоги, неизменно одно и то же: «И вот, спускаюсь я по моей излюбленной лестнице, а там – пфу…(тут она округляла глаза) – Темирканов; весь такой испуганный, такой взъерошенный, такой задрипанный… Ну. Я прохожу мимо, как ни в чем не бывало. А он – в абсолютном замешательстве, абсолютно выбитый из колеи!». Сказав этак, Таисия приглашала своих товарок похихикать.

Но это еще не все. Для-себя Таисия была Эвридикой. Когда она являлась в Эрмитаж, она была Эвридикой – царицей Трои. В Русском музее ей нравилось быть Эвридикой – царицей Аргоса, в Мариинке она была Эвридикой – царицей Немеи. А в Казанском соборе, где царствовать женщинам не полагалось, она была Эвридикой – возлюбленной Орфея.

Но и это еще не все. Таисия была суровым критиком. Логика здесь была такова: Таисии, среди немногих, удалось сохранить «честь своего рода», чем не могли похвастаться замужние светские дамы. Они из себя, конечно, что-то строили, являлись на культурные мероприятия во вполне приличных платьях. Но мы же все понимаем, что после такого срама они могли уже лишь мимикрировать под подлинно культурных людей, схватив по вершкам пару-тройку каких-то ужимок, но лишившись главного – чести рода. О похотливых светских мужиках можно и не говорить. И вот это – та масса, которой Таисии приходилось противостоять на культурных мероприятиях, на оперных премьерах и открытиях выставок и презентаций. И Таисия приняла их вызов: она играла с ними. Если произведение оказывалось на слуху, то она тотчас находила его ахиллесову пяту и язвительно выводила все недостатки и несуразности на свет Божий. Доставалось и автору и легкомысленной публике, считающей себя культурными людьми. Вечерами, вспоминая победы своей интеллектуальной язвительности над взбалмошной имитирующей что-то и мимкрирующей подо что-то светской публикой, она напевала в мелодическом миноре что-то вроде «Kto ma takie dziwne oczy? - Eurydyka, Eurydyka. Kto ma takie dziwne usta? -Eurydyka, Eurydy-y-ka»…

И вот здесь мы переходим к той знаменательной в судьбе Таисии Мовсесовны выставке. Два авангардиста из Голландии представили в Эрмитаже выставку, как-то полемизирующую с германским фашизмом. Выставка эта не понравилась Таисии Мовсесовне категорически. Начиная с идеи. Зачем полемизировать с германским фашизмом? – Что было, то прошло. Потом, нельзя отрицать, что фашизм был аристократичен. Мы к этому приходим только сейчас, когда наконец-то поняли, что все беды империи Российской были от инородцев-комиссаров, а в казематах, где последние дни проводили члены августейшей фамилии, была найдена выцарапанная на стене свастика – как месседж поколениям грядущим. Да и потом, далеко ходить не надо – вернемся в день сегодняшний: там, где жесткий менеджмент, там взлетают ввысь вертикали банков, там мы наблюдаем созидание новых форм, а где вот это совдеповское «братство» - там нищета, упадок и деградация. Не обязательно это называть фашизмом – как известно, ни Батый, ни Иоанн Грозный фашистами не были. Но они преодолели раздробленность, они привели к созиданию новых форм и выхода на историческую арену совершенно, обалденно, абсолютно пассионарного Этноса… Давайте назовем это не фашизмом, давайте назовем это эффективным менеджментом. И каждому культурному человеку предложим выбор – это или (как единственная альтернатива) – революция, анархия, «все поделить»…

Второе, что не понравилось Таисии Мовсесовне, - это эксперименты авангардистов с крестом. В том храме, где она была Эвридикой – возлюбленной Орфея, крест был очень богатым – выделанным золотом, серебром и сапфирами. «Доброго золота» крест. А богатство, пышное убранство следует по меньшей мере уважать. Авторы же унизили крест, сделав его чуть ли не дощатым и разместив то ли на свиноферме, то ли на задах огородов. Это Таисию очень покоробило.

Начало выставки не обошлось без эксцесса. Пятеро бритоголовых и абсолютно квадратных молодчиков, зигуя, ворвались на презентацию с бейсбольными битами и стали крушить витрины, но, главное, сбили с ног объяснявших что-то публике организаторов выставки и принялись пинать их, приговаривая «Слава Гондурасу!» (честно говоря, вместо Гондураса они выкрикивали другое слово, но редакторское чутье мне говорит, что лучше здесь будет оставить «Гондурас»). Таисию Мовсесовну дерзкая выходка молодых людей развеселила чрезвычайно: «Врежтье им, врежьте им еще – для ума…» - тихонько говорила она скорее сама себе, поскольку наблюдала это сцену со второго этажа Парадной лестницы. Напинавшись вдоволь, молодчики оглядели окружающих, выискивая цепким взглядом внутренне несогласных с примерной экзекуцией и назидательно продудели: «Это еще не все – завтра ждите СК».

Всю ночь Таисия Мовсесовна не спала. Она пила чашку за чашкой кофе, принимаясь иногда за книжечку Боккаччо, которую она иногда перечитывала, чтобы как-то скоротать время за пикантным хихиканьем. Что-то завтра будет? С утра Таисия Мовсесовна уже прогуливалась по ложам Рафаэля, в предвкушении событий. Где-то в полдень на набережной остановились 9 черных автобусов марки «Мерседес-Бенц», из которых энергично посыпались люди в синих мундирах. Зеваки заворожено смотрели на это действо – так начали работать бригады СК.

Впервые благоговейный трепет перед такого рода работой зеваки испытали, когда узнали в 1996 г. из репортажей СМИ, что в Чечне работает оперативная группа Паина. Это удивительное «ппаПá», это пижонское сочетание паиньки в гражданском со свирепым военным обрамлением обывателю обещали: «работа» будет суровой, мрачной, но чрезвычайно важной. Затем, в начале нулевых «работой групп» восхищалась вся страна – тогда «группы» высаживались из «Соболей» с тонированными стеклами, забегали в офисные центры, наставляя автоматы то направо, то налево и «приступали к выемке документов». Обыватель был на седьмом небе от счастья: пусть его и в зарплате, и в правах поприжимают, но за радость лицезрения такой «работы», он Отцу Родному готов все простить. И вот теперь не «Соболь», а «Мерседес-Бенц», и не камуфляж, а дорогие костюмы, все эдак солидно…

Как оказалось, «специалисты» из СК приезжали не по поводу вчерашнего перформанса зигующих молодчиков, а по той же самой причине, по которой являлись сами эти молодчики: поступило немало заявлений от людей культурных, что выставка эта вызывает культурологический шок и оскорбляет, в общем-то, чувства, скать, не последних из людей (именно как-то так себя ощущали авторы заявлений). Группа работала: люди в синих костюмах строго смотрели на батальные сцены, размещенные голландскими авангардистами на особых щитах и пытались «выявить состав». «Состав» так вот, с кондачка не выявлялся, но никто из «группы» вида не подавал; все продолжали как бы со знанием дела разглядывать хлева, кресты, нацистов, свиней, гусей и кур.

Пока «группа работала», Директор обзванивал своих старинных приятелей – Темирканова, Гергиева и Вербицкую, чтобы хоть как-то скоординироваться с реальностью и понять, что происходящее ныне в его учреждении – это сюр. Звонки, по-видимому, возымели свое действие, поскольку в 14-00, как по команде, «группа» срочно эвакуировалась из здания, не прихватив с собой ни одного доказательства, ни одного свидетельства и ни одного подозреваемого.

Таисия Мовсесовна была откровенно разочарована. В рассеянности она остановилась перед «Бахусом» Рубенса, бездумно уставившись в одну точку – на пук какой-то то ли мочалки, то ли сухой виноградной лозы. За ее плечом бесшумно возник мужчина в дорогом костюме. Своим чрезвычайно развитым затылочным зрением Таисия Мовсесовна смогла разглядеть сапфир на его галстуке, пачку тысячеевровых купюр во внутреннем кармане его пиджака, ключи от «Ауди» во внешнем кармане, красную книжечку и платиновый портсигар в кармане его шелковой рубахи.

- Старый добрый Рубенс… - проговорил мужчина бархатным баритоном, - Педофил, сладострастный старик; Елену он лишил девственности, когда ей бло менее шестнадцати лет. Разрешите представиться, Рэм Алоизиевич!

«Орфей, мой Орфей!» - стукнуло в голове Таисии, после его язвительного замечания о личной жизни великого живописца. А от «Рэм Алоизович» она просто обалдела! Насколько это символично: Рэм – как символ отступника Рэма Вяхирева, променявшего свое общечеловеческое происхождение и призвание на «доброе золото», полученное в обмен на реанимацию черномырдинской политбюровской верикали и Алоизиевич – как символ эффективного менеджмента. Она всецело отдалась гению своего гида и не пожалела: о каждом живописце и ассоциированными с ним лицами, равно как и представителях «современных групп интересов, афилированных с некоторыми галеристами, ассоцииованнными с определенными аспектами промоушн-кампаний и антироссийских проектов» она узнавала чрезвычайное количество гадостей, причем ловила себя на мысли, что смутно «именно это» она всегда и подозревала. Масоны, каббалисты, пожиратели младенцев, убивцы натурщиков, и, конечно же, извращенцы.

На выходе из зала фламандской живописи Рэм Алоизиевич дошел, наконец, до голландских антифашистов:

- Оба гомосеки, причем ВИЧ-носители. У одного из них – гноящаяся анальная трещина, у другого – лимфогранулематоз (Таисия после этих слов закатила глаза от счастья – как же она была права: если не уважают доброго золота крест, то по-другому быть просто и не может!). …Оба знают, что долго не протянут, поэтому пустились во все тяжкие. А Директор состоит с ними в одной масонской ложе, поэтому и организовал выставку в обход всех правил…

После этих слов в соседнем зале послышались какие-то гулкие шаги. Таисия Мовсесовна и Рэм Алоизиевич огляделись по сторонам – по-видимому, музей закрылся и из посетителей остались они одни. Гулкие шаги приближались. Лик Таисии Мовсесовны пронзил священный ужас – в зал походкой терминатора входила мраморная статуя, общим обликом напоминающая Командора из Дон Жуана, но скорее с семитской внешностью и в выделанном габбро-диабазом черном шарфе. Громовым голосом, отдающимся звонким эхо в соседних залах, Командор прокричал:

- Не масонская ложа ли сократила бюджетное финансирование национальной сокровищницы, заморозила строительство фондохранилища и посадила музейных работников на нищенское пособие?! Для того, чтобы нам закончить работы в Старой Деревне, необходимо минимум 500 миллионов, а на содержание всего комплекса необходимо еще столько же. Нам выделили 400 тысяч. И крутись – рассчитывайся со строителями, плати зарплату… Не масонская ложа ли заставила набережную купленными на украденные у Музея чиновные «Ауди»?! – Тут Таисия хотела сделать принципиальную ремарку, вступившись за «Ауди», но Командор грубо осек ее:

- Захлопни вафельник и слушай дальше… Зарплата хранителя музейной коллекции – 15 тысяч, смотрителя – 8 тысяч. И ждать милости от вашей братии не приходится, с каждым годом ваши аппетиты только растут. Поэтому, извиняйте, будем зарабатывать деньги, как умеем. Я, голубушка, в теме давно – со дня основания музея и знаю нечто про выставки, и про уровни. Я был до некоторого времени демократичен и позволял выставить не только голландских антифашистов, но даже Илью Глазуньева и Никаса Сифонова. Но сегодня я взбешен!

В это время на шум явилась Екатерина Николаевна – сотрудница, бывшая у Духа-хранителя Музея на особом счету: непримиримая в отношении партийных приспособленцев в 70-е, малиновых пиджаков в 90-е и платиновых портсигаров в нулевые; ее Дух-хранитель расстраивать не хотел, поэтому скомкал экзекуцию:

- Пошли-ка вы на мороженое! – молвил он тихонько, чтобы не слышала Екатерина Николаевна, и превратился засим в столп света. Когда свет рассеялся, Таисии Мовсесовны и Рэма Алоизовича в зале не было. На вечернем солнце поблескивало полотно «Орфей и Эвридика», кисти педофила Рубенса…

«Kto ma takie dziwne oczy? - Eurydyka, Eurydyka. Kto ma takie dziwne usta? -Eurydyka, Eurydy-y-ka» – скрипел с покинутого кресла сиделки портативный радиоприемник голосом Анны Герман в гармоническом миноре.

Екатерина Николаевна смахнула с рамы пыль. «Прикорнула, стало быть, померещилось» -
сказала она сама по себе и направилась к креслам…

Гимн ноздре

Когда говорят «не забудем, не простим» - я говорю «замечательно!», когда говорят «корвавая гебня» - я говорю «со скрипом, но пойдет», но когда говорят «опричнина» - об этом самом – тут я уже не выдерживаю и начинаю протестовать: не трогайте опричнину руками!

…Копорье, ижорский хутор. Стук копыт. Откуда ни возьмись – на взмыленных конях, потные и грязные врываются ноздратые бородачи. Зовут их Малюта и Бекбулат... Пылают стога. Тихие ижорские мужчины агонизируют на осиновых колах, а из хлева доносится женский плач и дикий ноздрастый рев.

Ноздри – важнейший атрибут опричнины.
Петербуржцу, оказывающемуся в Москве приоткрываются эти метафизические ноздри ноздрями массового москвича – они смотрят на него в вагонах метро, за прилавками магазинов и даже в библиотеке МГУ. Но еще более ноздри раскрываются, если продвинуться от Москвы южнее, в Рязань. Там ноздри – текстурные, вывернутые наизнанку и демонстрирующие удивительную микроскульптуру – открываются даже самим москвичам. Но южнее Рязани – в Казани - ноздри уже приобретают свое реликтовое звучание, вызывающее спинномозговой холод рязанцев и москвичей. БОльший ужас вызывают лишь ноздри Рамзана Кадырова, собирающего с земель московских дань – эти ноздри также реликтовые, но кроме того еще загнутые наподобие турецких мечей.

Вернемся, однако, к ноздрям казанским.

Более двухсот лет Русь пела Хану. И ликвидировалась раздробленность, и укреплялись западные границы, и рождался пассионарный этнос… В хлевах стоял тот же стон, что и в Копорье. Но тогда уже из хлевов выбегали ноздратые малышы-крепыши: татарские гены силнее западнославянских. Позже дети этих малышей Малюта и Бекбулат будут лютовать на ижорских землях. А пока же эфирно-зефирный лесной народ, удаляющийся в туманные в луга на Ивана Купалу и даривший друг другу венки из луговых трав стал превращаться в жестоких, полных жизни пассионарных ноздрачей.

Ноздри раздувались, наполнялись ветром и из груди сами собой вырывались ноздратые слова:

Полем полем полем свежий ветер пролетел
В поле свежий ветер я давно его хотел
Полем полем полем свежий ветер пролетал
В поле свежий ветер я давно о нем мечтал!

Я как будто вижу эти раздутые ноздри и трепещущую на ветру прыгающую белую рубаху.

И вот теперь скажите мне – где вы здесь видели ноздри? Покажите мне, пожалуйста, ноздри Хинштейна или ноздри Жириновского.. Нет там никаких ноздрей – скучные, рафинированные и почти приличные люди; и если бы ходили со мной и Изей в музыкальную школу, а не попали в плохую дворовую компанию, тогда были бы вообще такими же как мы.

Или Запесоцкий.. Ну что это за интеллигентские штучки? - послать бабе Шуре гонца с предложением продать дачу на берегу Залива – ту самую дачу, которая в тот же вечер после отказа бабы Шуры сгорает - ? Насколько ж это невнятно, насколько тускло, что даже не понять – имеет ли ко всему этому отношение сам председатель «конгресса российской интеллигенции»!

Так ли сделал б Малюта Скуратов? Конечно, нет: он прискакал б не украдкой ночью, а что ни на есть днем; саму бабу Шуру вздернул б на дыбе, сына посадил б на кол, коз изрубил б топором, а избу б спалил. Но мало что спалил! - Своим соколиным взглядом приметил б – кто из соседей недобро зОрит на это действо из своего окна. И не дай Бог, кто-нибудь бы недобро зорил! Вот это я понимаю! Вот это – опричнина!

А эти – какая ж они, к чорту, опричнина? Ноздрёй не вышли.

Великое дело - Ноздря! Глубокий смысл в ней сокрыт; сама История дышит. И прежде чем претендовать на великое наследие, надо начинать с малого – по крупице воссоздавать в себе эту ноздровитость. То, что за годы большевизма в значительной мере было утрачено, растворено сначала в интернационализме, а затем в пресловутой европейской толерантности. И только после этого мы можем делать первые шаги в сторону того, что называется опричниной. С ее пылающими стогами, стонущими хлевами и зарождающими в этих хлевах пассионарными крепышами – уверенно и полными ноздрями вдыхающими воздух жизни, воздух Будущего.

Нашего общего ноздратого Будущего…

Северьян Суровегин

Одно время жил в Сысерти-то Северьян Кондратьич. Ох и лютой был, ох и лютой! Даром что Суровегин фамилия его была – суровее Саваофа Саверьянко был.

Жил Северьян Кондратьич в роскошной усадьбе – особливо усадьбу суровегинскую газон украшал с табличкою «Privacy». По утрам выходил он на террасу – девка Феклиста к тому времени самовар раздувала – в мундире багряном, золотом расшитом, садился в плетеные кресла и приступал к чаепитию.

Обычно чаепитие прерывал приказчик Аполлон Евстольевич, который на цыпочках являлся пред Северьяновы очи и просюсюкивал:

- Все готово-с, Северьян Кондратьич!

Суровегин с неудовольствием прерывал свое размеренное занятие, скидывал мундир, оставаясь в белой шелковой косоворотке и, несмотря на свои немолодые уже годы, стремительно спускался во двор, где его, переминаясь с ноги на ногу, уже ождал конюх с охапкой роскошных, рукояти-в-золоте плетей.

Северьян Кондратьич энергически пересекал двор – приказчик с конюхом с трудом поспешали за ним – садился со своими спутниками в бричку, катившую их на рудник у Бел-Горы.

На рудник тот заточались Саваофа хулители, а Северьян Кондратьич, значит, кажный день устраивал им показательную экзекуцию – самолично. Намахается эдак плетью с денек, косоворотку расправит и подытожит назидательно:

- Totoze…

Рудничные надзиратели на что народ тертый, а и те жестокости северьяновой дивились. Особливо малодушные из них так и вовсе за спиною его перешептывались, мол, что лютует-то человек – ежели б бедолагам Саваоф дал хоть толику суровегинского имения, не стали б оне старцу тому дерзить, да в небеса б не стали плеваться…

Северян разговоры эти макушкой-то примечал, да, когда мужички разгундятся уж очень громко, в свою очередь, обрезал:
- А вы свои комбедовские нормы-то на всех не распространяйте! Добро – оно к добру присовокупляется. И добром, стало быть, прирастает. А Саваоф – он не простофиля, не фравер какой - знает кого добром прирастить-то. Посему, я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды. А вы – говно, стало быть, и место ваше, стало быть, в жопе. Посему так и заведено: я, стало быть, - человек войска государева, а вы, стало быть – лапотники воронежски. А воин государев опосля лапотника кружку ужо вон выкидывает. И щеки-от свои раздувать неча: а то быстро пузирек тот проткну! Я, поди, - не голь перекатная, а обратно - Станислава святого кавалер, не совинтель какая. А на блядословов у меня есть плетка в семь хвостов… Так шкуру надраю – мало не покажется!

Проговорит эдак, и давай дальше плеткой шуровать. Правда, раз после слов этих тряхнуло вроде как шахту. Где-то в дальней штольне порода посыпалась. Соверьян же Кондратьич, обратно, к тому месту, где стоял прикипел - как если бы цемент на его подошвах схватился. И голос был после прирасталова-то. Звонкой такой голосишко:
- Гляди, Северьян, как бы тебе с назидательностью твоею пересолить не получилось бы…

А Северьян – тот в раж вошел. «Сольцы – орет – это можно! Давайте-ко сюда, сольцы тащите! Блядословам полезно будет плеточку-от посолить перед употреблением. А бабенку, которую в стольне прячете, тащите-ко сюда тож. С трех раз дух из блядешки вышибу! С каких это пор бабы мужикам диктовать будут как методологически корректно плеткою орудовать!»

Рудиншные, те меж собой переглядываются. Понимают, что сама Бел Горы Хозяйка грозилась. Сказывают, не любит она, когда в ее владениях над людьми изголяются. Не спешать указания Северьяна выполнять. Да только глядь – по лесенке в дальнюю штольню девушка какая-то спускается. В стрингах, футболочке-нонпасаранке, да на голову балаклава нахлобучена. («Тьфу ты, что за мода такая» - выругался суровегин: в последнее время те из блядословов, которых на рудник в кандалах приволакивали, все как один, говорят, в балаклавах Саваофа проклинали). Не торопясь эдак спускается, блендочкой помахивает. Северьян как девку заприметил, раздухарился еще больше:

- Фрол, Федька! Почто зеваете: хватайте сучку, да сюда мне тащите! Не в болото же ваше мне за нею лезть. Развели, понимаешь, грязищу по-самое-не-могу!

Разоряется так-то, только слышит – сзади что-то дюзнуло - как будто обвал какой случился. Оглянулся – и впрямь стена сзади ровнехонька, как будто никакой шахты и не было. Деваха тем временем к Северьяну и оборотилась:

- Ну здравствуй, Северьянушко! Наслышана про тебя. Вот ты, оказывается, какой…

Только Северьян Кондратьич – не лапотник воронежский. С ним Саваоф, а за ним правда. Револьвер из-за пояса выхватывает, на девицу настваляет, ну и пыхнул прямо в Бел Горы хозяйку-то.
Та пульку поймала, легонько так в пояс ему бросила, да проговорила вроде как про себя:

- По это место ему в пусту породу обратиться!

Не успел Суровегин чего подумать, как глядь: все, что ниже пояса у него было – в гранитну глыбу и обратилось. А Саваоф – тот нависает где-то себе и в ус не дует! Тут уж Северьян струхнул не на шутку. «Голубушка – говорит – ты уж прости маленького человечка: оплошал. Не признал тебя. В балаклаве-то как тут признаешь. Ты уж меня, голубушка, расколдуй-ко. Я уж и деткам твоим буду в ножки кланяться»… Плюнула Бел Горы хозяйка на слова эти:

- Пуста порода – она пуста порода и есть!

Сказала так-то и исчезла.

Эпилог

Завал разгребли на третьи сутки. Найдя в центре малахитового зала гранитную глыбу, увенчанную бюстом фундаментальнейшего Северьяна Кондратьевича, ругавшегося на чем свет стоит, наши сысертские не нашли ничего лучшего, как высечь из глыбы тулово кентавра и послать сие интерактивное изваяние в Санхт-Питербурх. Там, подумав, его пристроили в одном пригородном парке, у моста через речку Славянку.

Стоит оно там до сих пор. На первых порах наш кентаврик даже отпускал реплики прохожим вослед, вроде «Ишь, стрекоза: понаденут мини-юбок, а потом бегут в милицию на насильников жаловаться; тьфу, срамота!». Но задним числом садовники догадались надеть ему на голову балаклаву, притом задом наперед. С тех пор Северьян Кондратьич нависает над речкой молча. Фундаментально. Назидательно. Как будто говорит всем своим видом «totoze»…

Вышински. Офицерик

Один пафосный старик рассказал мне удивительную историю.
…Дело было в Канибадаме, в эвакуации. Аннушка несла через двор ведро с нечистотами, но на полпути от крыльца к дощатой крипте остановилась, выронила сосуд из рук, отчего тот, лязгнув провинциально и светло, излил какое-то узловатое и зловонное содержимое.

– Ангелы! Они – ангелы! –

возгласила Аннушка, сделав какой-то возвышенный жест в сторону двух курсантов-суворовцев, шествовавших по улице мимо аннушкиного двора. Пафосный старик, рассказывавший мне эту историю, удивился не меньше аннушкиного: ведь увидеть царские погоны и белые кители после двадцатилетия страшных комиссарско-командирских красных нашивок было совершенно удивительно, абсолютно феерично и чрезвычайно возвышенно.

Аннушка преобразилась. Сверкнув своим орлиным профилем, она взбежала на крыльцо и, светясь неземным светом, горячечной скороговоркой выпалила:

И Вождь орлиными очами
Увидел с высоты Кремля,
Как пышно залита лучами
Преображенная земля.

И с самой середины века,
Которому он имя дал,
Он видит сердце человека,
Что стало светлым, как кристалл.

Так свершилась Консервативная Революция…
Свершилась не сразу, но вызревала исподволь. Под спудом хазарского комиссарского ига. В набухающей как почка тишине. И, пожалуй, одним из главных (помимо Основного, о котором не будем всуе) устроителей этой Белоснежной-в-золотых-погонах Революции был Вышинский.

Точнее, Вышински. Офицерик. Белая кость. Голубая кровь.
«Офицерики, вы мои орлики. Я ваша орлица» - так когда-то говорила Аннушка. Она любила повторять это и в Канибадаме, и после…

…Вышински был одним из них – генерал, доктор наук, профессор и ректор, наконец, академик. Смотреть на его мундир без боли экзальтации было невозможно! А как бел, как неуловимо сер с оттенком слоновой кости был этот слегка текстурный мундир! Аннушка таяла, когда пыталась выразить те чувства, которые ее переполняют во время явления ей образа Андрея Януарьевича. Ее стихотворение «Вышински. Офицерик» так и осталось ненаписанным. Аннушка ушла в порыве экзальтации, в очередной раз пытаясь выразить этот светозарный сгусток небесных энергий…

…Выходец из старинного шляхетского рода, Вышински с юности стал бичом всего юдейского. Многие в Одессе до сих пор передают рассказы своих прадедов, как те боялись светозарного мальчика с абсолютно золотыми кудрями, врывавшегося в меняльные лавки, опрокидывая провизорские весы и рассыпая по округе весело звенящую мелочь. Зато богобоязненные и богомольные старушки вспоминают этого златокудрого мальчиша с благодарностью. После таких изгнаний менял из собственных палаток они долго – подчас неделями – собирали копеечки, затерявшиеся в окрестных кизильниковых посадках…

…Вышински. Офицерик!.. Но судьба легких путей не ищет. И Светозарными Энергиями Вышински был заброшен в самую сердцевину инспирируемого юдеями оранжевого протеста. Как засланец. Светозарный засланец. Но заброшен был ими не вслепую. В тот день, в каземате ему явился ангел и сказал «следуй за мной». В кабинете, куда Вышински был препровождене ангелем, он увидел… Сталина и Столыпина.

– Отныне вам предстоит великая миссия! – говорил Столыпин, прохаживаясь в белом кителе по душному кабинету – Вам предстоит пронести Россию чрез годы юдейских гонений, пронести ее в своем сердце с тем, чтобы возродить! Но не сейчас. Сейчас вам Ее нужно укрыть как можно глубже. Ибо наступают окаянные годы.
...Через день Столыпин был убит террористами на Аптекарском…

…Офицерики. Эполеты… И вот Вышински «свой среди чужих». Несет Россию в сердце… Во время февральского оранжевого переворота он чуть не выдал себя с головой. Когда подписал распоряжение о «розыске, аресте и предании суду, как немецкого шпиона Ленина». Но Сталин – его соратник в деле сохранения России, завещанного им обоим Столыпиным, - на тот раз его спас, выплеснув яд, подсыпанный в его чайник неким Зельдиным…

…Курсантики. Ангелы!.. И вот апогей Консервативной Революции. Бухарин пишет в камере:

Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно.
Нет Дзержинского, постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми её действиями, оправдывала жестокость к врагам, охраняла государство от всяческой контрреволюции. Поэтому органы ЧК заслужили особое доверие, особый почет, авторитет и уважение. В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД — это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя — история не терпит свидетелей грязных дел!

Но идут ли в сравнения эти слова нераскаявшегося юдея с тем блеском, напоминающим блеск Принесенного в Мир Меча, слов светозарного Вышинского, хранящего Россию и вершащего Консервативную Революцию! ––

Так называемый "право-троцкистский блок"-это организация шпионажа, диверсий, вредительства, политических убийств и распродажи своей родины врагам.
У блока нет ничего идейного, ничего, так сказать, "духовного", ничего идеологического. Что когда-то в какой-то мере у некоторых из участников этого блока было, то давным-давно растеряно, утрачено, давным-давно исчезло, истлело в смрадном, отвратительном шпионском подполье.

Правда, некоторые из подсудимых, особенно подсудимый Бухарин, делали на этом процессе не раз попытки сохранить, как говорят французы, хорошую мину при плохой игре, принять вид "идейных" людей, прикрыть свою бандитско-уголовную деятельность всякого рода "философскими", "идеологическими" и тому подобными разговорами.

Извольте оценить роль этого господинчика, занимающегося якобы не руководством всевозможных и при том самых чудовищных преступлений, а "проблематикой" этих преступлений, не организацией этих преступлений, а "идеологической стороной" этого черного дела.

Бухарин пытался здесь весь кошмар своих гнусных преступлений свести к каким-то "идейным установкам", о которых он пробовал говорить длинные и напыщенные речи.

Бухарин говорил здесь о разделении труда в этой шпионско-вредительской организации, о каких-то "программных пунктах", о какой-то "идейной ориентации", хотя-добавлял он-идейной ориентации на кулачество.
Свою собственную роль в этой банде Бухарин пробовал изобразить, как роль "теоретика".

Оцените роль этого господинчика, болтающего о том, что обер-бандит и англо-германский шпион Троцкий уже в 1932 году сбросил свой, как сказал здесь Бухарин, "левацкий мундир" и что он, Бухарин, вместе с Рыковым и Томским вооружили эту банду преступников своей "идеологией".

…Россия! Страна белая. Березовая… В тот День Она возродилась. В тот день был ликвидирован право-левацкий, бухаринский блок. Свершилась Консервативная Революция. А через несколько лет Аннушка во дворе в Канибадаме увидит золотые эполеты. То прилетят юные ангелы к ней. Принесут благую весть «Россия возродилас».

…Вышински. Офицерик. Он был убит в США, в дипмиссии ООН. Некто Зельд отравил-таки его чай. Через два года в возрожденной уже России произойдет переворот. Путч. XX съезд. Зверь вновь будет терзать Россию, сокращать офицерский корпус, сеять для плебса гречиху и кукурузу…

Но Зверь не будет знать главного. За два года до своей гибели, Вышинский по зову Ангела (того самого) поедет в Ленинград. Там он (по увещеванию Ангела) найдет Владимира Спиридоновича. И в крохотной спиридоновской квартирке увидит младенца. Какое-то время постоит над яслями. А потом превратится в столп Света.
Судьба России будет перепоручена…